При этом известии Меншиков изменился в лице и дрожащим голосом проговорил:
– А по какой причине его императорское величество не может приехать?
– Про то я ничего не знаю, ваша светлость, – почтительно ответил офицер-гвардеец.
– Звать тебя Леонтий, а по прозвищу Храпунов? – спросил Меншиков, хотя лично знал офицера Храпунова, однако, не благоволя к нему, решил поиздеваться над ним. – Я думаю, господин офицер, что это поручение принесло тебе особенную радость? – горько улыбаясь, спросил он.
– Я все поручения и приказы его величества государя исполняю с одинаковой радостью.
– А разве не составляет для тебя радости возможность унизить меня, причинить мне неприятность?
– Ни малейшей, ваша светлость, – откровенно ответил Левушка Храпунов, который, обладая мягким сердцем и ценя в Меншикове крупного государственного деятеля, давно забыл нанесенную им обиду.
– Стало быть, зла против меня ты не имеешь?
– Никогда не имел и иметь не буду, ваша светлость.
– Спасибо! Ты, господин офицер, по-христиански живешь – зла не помнишь. Будь сегодня на празднике моим гостем!
Началось освящение храма, и говорят, будто Меншиков во время богослужения стал на место, приготовленное императору Петру II. Это было замечено присутствующими, в церкви пошло шушуканье, однако громко говорить боялись, опасаясь временщика, и чин освящения продолжался. Остальная программа дня тоже была выполнена, но прошла без оживления – хозяин дома был хмур и мрачен, его беспокоило отсутствие государя; он понимал, что это произошло неспроста, а, очевидно, под влиянием его врагов. Поэтому праздник закончился рано и в тоскливом настроении.
Проводив гостей, Меншиков хотел было направиться в кабинет, но его остановила княгиня Дарья Михайловна, сказав ему:
– Александр Данилович, не уходи… зайди ко мне. Поговорить с тобою мне надо.
– Ну, что такое?.. Говори здесь… в зале никого нет.
– Знаешь, что мне сегодня Машенька сказала? – как-то таинственно проговорила княгиня Меншикова, оглядываясь по сторонам. – Будто она больше жить так не может и уйдет куда глаза глядят.
– Что такое? Кто ее пустит? Да как она смеет? Убежать?.. Да я в монастырь ее отправлю. Это ты… ты, Дарья, детей избаловала… вот теперь и возись с ними, и выслушивай их грубости.
– Себя вини, Александр Данилович, а не меня и не детей наших… Они ни в чем не повинны.
– Я ли не старался для Марьи?.. Через меня она в невесты попала к государю. Ее поминают в церквах, великой княжной называют… на ее двор тридцать четыре тысячи отпускают, а Марье все мало… это ей все нипочем.
– Ничего, Данилыч, она этого не требует от тебя!
– Так чего же еще ей надо? Какого рожна? – крикнул Меншиков.
– Покоя душевного надо нашей Маше. Ведь с тех пор как нарекли ее царской невестой, Маша покоя себе не видит, измучилась, сердечная. С самого дня обручения государь не сказал ей двух слов ласковых, сторонится ее. Мой совет, Александр Данилович, скорее поезжай в Петергоф, переговори с государем, спроси, женится ли он на Маше? Хоть и наперед я знаю, что тому не бывать, а все же спроси, узнай.
Князь послушался доброго совета жены и поехал в Петергоф. Однако он не застал государя и остался дожидаться его возвращения.
Петр скоро вернулся; ему доложили о Меншикове.
– Ах, как это неприятно!.. Где он? – хмуро спросил император-отрок.
– Во дворце, ваше величество.
– Ну и пусть его там дожидается! – И государь, не заходя во дворец, отправился в сопровождении князя Ивана Долгорукова в сад.
Это пренебрежительное отношение монарха-отрока имело свои основания. Он и вообще-то был не расположен к Меншикову и очень охотно согласился не поехать на праздник светлейшего, что ему посоветовали недоброжелатели Александра Даниловича, желавшие нанести тяжелый удар самолюбию последнего. Но этого было мало; они же, недоброжелатели Меншикова, сообщили государю о том, что Александр Данилович занял в церкви место, приготовленное для монарха, и, конечно, это было передано с разными прикрасами и преувеличениями, а в результате у Петра Алексеевича еще более усилилось недовольство Меншиковым, и он буквально-таки не мог видеть его.
А Меншиков с нетерпением ожидал императора.
Наконец Храпунов, находившийся во дворце, шепнул Меншикову, что государь возвратился и находится в саду. Александр Данилович направился туда же и, представившись государю, стал почтительно спрашивать его, почему он не был на освящении церкви.
– Потому что не мог… плохо себя чувствовал, – холодно ответил Петр.
– А мы все так ждали тебя, государь, и в особенности княжна Мария. Неприбытие к нам твоего величества принесло моей дочери немалую скорбь.
– Вот как? Я этого не знал.
– Государь, дозволь мне сказать несколько слов…
– Только не теперь… пожалуйста, не теперь. Я сейчас еду на охоту…
– Я только на малое время задержу тебя, государь. Выслушай меня, о том прошу твое царское величество усердно. – И Меншиков низко поклонился Петру, причем голос у него дрожал.
– Ах, как это скучно! – с неудовольствием проговорил император-отрок и, повернувшись к своему любимцу, быстро спросил у него: – Все готово, Ваня?
– Все, государь.
– Так поедем!.. – И Петр, не взглянув на Меншикова, прошел мимо него и скоро уехал.
