Император - [5]

Из сочинений Адриана, выходивших под его собственным именем и под именами его ближайших сотрудников, например вольноотпущенника Флегона, известны «История» его времени в нескольких книгах, «Описание Сицилии», «Римские праздники», «Собрание речей», «Беседы с философом Эпиктетом», «Трактат о расположении войск во время сражения» и многие другие. Занятия литературой, философией и историей в то время считались неотъемлемым долгом всякого человека высшего общества.

В этом, как и во всех остальных отношениях, Адриан, в конце концов, был человеком своего круга и своего времени. Он делал то, что делали другие, но только во всем желал быть первым. Выше отмечалось, что общие условия при Антонинах были благоприятны для расцвета литературы, науки и искусства в пределах возможных рамок рабовладельческого строя. К эпохе Антонинов принадлежат такие выдающиеся таланты и умы, как философ-стоик Эпиктет, Плутарх, софист Полемон, историк Светоний, личный секретарь императора.

Далее, современником Адриана был писатель Флавий Аррион, автор целого ряда больших и малых книг о походах Александра Македонского, «Истории Вифинии» — родины Антиноя, «Истории аланов», «Истории Парфии» в семи книгах и т.д. Затем следует целая плеяда юристов, творцов римского права, архитекторов, скульпторов, декораторов и живописцев.

Сам император Адриан принадлежит к числу характерных фигур того периода, воплотивших в своей личности идеалы, стремления, достижения, вкусы, добродетели и пороки своего времени. Многогранная эпоха Антонинов отражена в столь же многогранной личности императора Адриана. Оценка Адриана как личности может быть самой различной, но бесспорно одно, что это один из крупных, сложных и в высшей степени противоречивых характеров мировой истории. В одном человеке сильный политический ум, охватывавший целые эпохи, уживался с душой бюрократа, богатый творческий талант существовал наряду с мелкой завистью и эгоизмом, идеал просвещенного политика в стиле Платона сочетался с низкой подозрительностью и мелким тщеславием, ясный и трезвый интеллект уживался с верой в магию и демонов, прирожденная мягкость и нежность — с дикой жестокостью и вероломством, храбрость — с трусостью и малодушием, любовь — с утонченным развратом и т.д.

Отрицательные стороны характера Адриана с наибольшей резкостью выступают в последний период его жизни. Потеря психического равновесия, наблюдаемая в последние годы его жизни, объясняется субъективными и объективными факторами. В 138 г . император опасно заболел, болезнь совершенно расстроила его нервную систему, усилила подозрительность и жестокость. К субъективным причинам присоединились факторы объективного порядка — начинавшийся распад империи, о чем говорилось на предшествующих страницах.

На почве изжившего себя рабовладельческого строя сильнее ощущались отрицательные стороны самодержавия и бюрократии. Недовольство провинций, страдающих от высоких налогов и вмешательства в дела местного управления императорских чиновников, выражалось в глубоком волнении и открытых восстаниях, подобных восстанию Бар-Кохбы (136-138) в Иудее. Отношения императора с сенатом также все более ухудшались.

В конце жизни Адриана сенаторское сословие попадает под подозрение потерявшего психическое равновесие цезаря, неизбежным последствием чего были массовые казни сенаторов, которыми омрачены последние годы жизни Адриана.

Ненависть со стороны сената к императору выразилась в том, что он объявил проклятие его имени после смерти Адриана, которая последовала на 62-м году жизни в мае 138 г .

В.С.Сергеев

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Предрассветный сумрак исчез. Первого декабря 129 года новой эры солнце показалось на небе, как бы окутанное пеленой молочно-белых испарений, поднимавшихся с моря. Было холодно.

Казий2, гора средней высоты, стоит на приморской косе между южной Палестиной и Египтом; с севера она омывается морем, которое в тот день не сверкало, как обычно, ярким ультрамариновым светом. Дальние волны его отливали мрачной, черной синевой, ближайшие же отличались совершенно другим колоритом, переходившим в унылый серо-зеленый оттенок там, где они сливались со своими сестрами, соседними с горизонтом, словно пыльный дерн на темных полосах лавы.

Северо-восточный ветер, поднявшийся с восходом солнца, начал крепчать; млечно-белая пена показалась на гребнях волн, но эти волны не бились с бешенством о подошву горы; бесконечно длинной, плавной зыбью катились они к берегу, медленно, точно тяжелый расплавленный свинец. Порою все же от них отделялись легкие светлые брызги, когда их крыльями задевали чайки, которые, словно в страхе, метались туда и сюда и с пронзительным криком стаями носились над водой.

По тропинке, спускавшейся с гребня горы на равнину, медленно двигались три путника. Но только один из них — старший, бородатый, который шел впереди, — обращал внимание на небо и на море, на чаек и на дикую долину внизу. Вот он остановился, и примеру его в тот же момент последовали его товарищи. Ландшафт у его ног, по-видимому, приковал его взгляд и оправдывал удивление, с которым он покачал своей слегка опущенной головой. Узкая полоса пустыни, отделяя воды двух морей, тянулась перед ним к западу в необозримую даль. По этой самой природой созданной дамбе двигался караван. Мягкие копыта верблюдов беззвучно ступали по дороге, по которой пролегал их путь. Их всадники, закутанные в белые бурнусы, казалось, спали, а погонщики предавались грезам. Серые орлы, сидевшие по краям, не трогались с места при их приближении.