Император Бубенцов, или Хромой змей - [71]

Судя по выражению длинного лица «доктора», по блеску маленьких, близко посаженных глаз, он был весьма доволен происходящей реквизицией. Именно он вытащил из саквояжа гербовую бумагу, в которой профессор механически расписался против галочек. Дело совершилось. Два нотариуса поставили внизу лиловые штемпели.

– Поздравляю, господин профессор! – Самодовольная ухмылка показалась на толстых губах «доктора». – Не узнали! Столько лет прошло. Да, впрочем, оно и не диво при вашей-то болезни.

Профессор поднял глаза, прищурился, долго и пристально разглядывал склонившееся к нему смутное лицо, наконец неуверенно произнёс:

– Шлягер? Неужели? То-то я как будто…

– Адольф Шлягер, – уточнил «доктор». – Некогда, если вы вспомните, возжаждал свободы и был отчислен из Академии. Низринут, так сказать, с небес на землю. А ныне, сами видите…

Сложил гербовую бумагу и, сохраняя на лице своём скверную ухмылку, откланялся и удалился. Толпа же осталась и с полчаса ещё бродила по квартире, разглядывая имущество, трогая статуэтки, обмениваясь неодобрительными репликами. Количество книг приводило понятых в изумление и некоторое негодование…

2

Когда Бубенцов показался на лестничной площадке, понятые уже выходили из дверей, негромко переговариваясь. Бубенцов пропустил комиссию, вошёл в прихожую. Высокая двустворчатая дверь в комнату профессора была чуть приоткрыта. Электрический свет пробивался сквозь щель, узкой полосой лежал на паркете. Ерошка осторожно потянул дверь, просунул голову вовнутрь. В нос ударил резкий запах эфира и валерьянки.

Посередине комнаты спиной к нему стояло кресло-каталка. Торчала лысая голова профессора. Аграфена Габун, наморщив брови, накапывала успокоительное лекарство в мензурку. Казённый белый халат тесно облегал её фигуру. Аграфена повернула к Бубенцову лицо, равнодушно оглядела, снова занялась профессором.

– Книги ваши мы не выбросили на помойку. Наоборот, увязали в красивые пачки, – терпеливым голосом поясняла она. – И когда вы успели столько накупить? Вы чем вообще по жизни занимались?

– Преподавал греческий язык. Ну и по мелочи… Перевёл с латыни на русский труды блаженного Августина.

– Весь вред от книг. Надо избавляться. А то ведь так и помрёте с психологией совка. – Аграфена сунула в руку профессора мензурку. – Вот, выпейте.

Пошла к выходу, оттеснила тугим плечом Бубенцова и, протискиваясь мимо, неожиданно пожала руку. Бубенцов в немалом смущении отступил, застыдившись интимного прикосновения.

Кресло развернулось.

– Ну, здравствуйте! Я же говорил, что мы обязательно увидимся в самом скором времени.

Бубенцов поразился тому, с какой терпеливой покорностью старичок-профессор принимал удар судьбы. Ведь знал же он, что навсегда теряет своё гнездо, в котором прошла вся его земная жизнь. И эта невозможная, эта открытая, эта благожелательная улыбка.

– Здравствуйте, Афанасий Иванович! – Ерошка наступил на домотканый половичок, приложил руку к груди. – Вы не подумайте, что я всё это устраивал.

– Знаю, – твёрдо сказал Афанасий Иванович. – Тут сам Адольф Шлягер плетёт интригу… Явился намедни.

– Вы знаете Шлягера?

– Лучший мой ученик. Отчислен был с кафедры богословия Академии. Переменился так, что едва можно узнать.

– Этот Шлягер и вокруг нас с Верой вьётся. Плетёт интриги.

– Его манера. В прошлый раз именно он подослал ко мне негодяя. С целью внушить неприязнь к вам. Нашёл и завербовал подонка, похожего на вас как две капли воды.

– Кошмарный мой двойник?

– Так. Пришлось разделить с ним трапезу, – продолжал профессор, не слушая Бубенцова. – Представьте себе, весь хлеб мой съел. До последней крошки! Сперва свой кусок, а потом и мой прихватил. Да подло так, с хитрецой. Как будто задумавшись, как будто ненароком. Меж разговорами сжевал.

Кровь бросилась Ерофею в лицо, он почувствовал себя глубоко уязвлённым, слушая несправедливые слова. Понятно, что здесь бред, но даже и для бреда это уже чересчур. Чужого хлеба он не ел. И свой-то кусок едва надкусил тогда. Бубенцов приподнял руку, пытаясь остановить профессора, но тщетно.

– Думаю, что вы когда-нибудь встретитесь с ним. Остерегайтесь негодяя.

Бубенцов вежливо покашлял.

– А то ещё накануне Нового года случай был, – продолжал профессор, оживляясь ещё больше. – Заглянул я к девочкам, ангелам нашим. К Насте да Аграфене. А там уж он сидит! С неделю потом, представьте себе, запах не могли выветрить из помещения. Духовную вонь, я имею в виду. Эфиром брызгали, да вот валерьяной и пустырником перебивали. Надо бы, по-хорошему, дьякона с кадилом пригласить, ладаном обработать. – И тут же, без всякой паузы и передышки, профессор взглянул в лицо Ерошки, спросил с ласковой улыбкою: – Как самочувствие супруги вашей?

– Мы с Верой в Вильнюс собираемся, на её родину, – сказал Ерошка, испытывая большое облегчение от перемены разговора.

– Надо полагать, на её историческую родину, – нашёл нужным поправить Афанасий Иванович и добавил с интонацией отчасти полувопросительной, но скорее утвердительной: – Она, стало быть, из Гедиминовичей? Так-так.

– Нужно поискать подтверждения в родословных документах. Мы едем в вильнюсских архивах справиться. Это Шлягер раскопал.