Императив. Беседы в Лясках - [92]
— А восточные религии и философия, они же очень далеки по всем основным ценностям от европейских? И буддизм, и синтоизм несут совсем другую нагрузку, чем то, к чему мы привыкли, но при этом они не противостоят активно христианству сейчас?
— Ну, сейчас не противостоят, но с буддизмом по-разному бывало. А вообще не все согласны, что буддизм — это религия, можно сказать, что это философия, метод. А метод — это то, чему можно учиться светским людям.
— Конфуцианство тоже философия?
— Конечно. Так что, с точки зрения науки, буддизм очень легко стыкуется с современной наукой, это даже удивляет, сколько там интуиции, только сейчас нам стало понятно, после Эйнштейна, что они ближе к правде, чем можно было ожидать. Но, с другой стороны, там уже долго не чувствуется никакого экспансионизма. А в Китае мы чувствуем прежде всего огромную дыру, потому что там никакой веры нет, и конфуцианство — это уже, безусловно, не религия, это способ жизни.
— Система философских ценностей?
— Да. Но очень своеобразная, это философия только в области этики и социологии, а вот метафизики в конфуцианстве, кажется, нет.
— Но на базе конфуцианства все-таки построено в том числе и отношение к деньгам в китайском обществе, и отношение к тому, что человек является винтиком по отношению к руководству страны.
— Да, это правда, и в этом смысле оно полезно. Я даже удивляюсь, почему Мао так старался уничтожить конфуцианство. Но Мао был настоящим революционером, и думаю, он понял, что достижения революции оказались не слишком большими достижениями.
— Японцы жестоко уничтожали христиан в XVII–XVIII веках, но при этом их религия этого впрямую не требовала, как это возникло и почему прекратилось? Это же очень миролюбивая религия.
— Мне трудно сказать. Но они все-таки, как жители островов, всегда боялись чужих, боялись попасть в зависимость от чужих. А потом открыли двери и поняли, что это ошибочно. Революция Мэйдзи — это была революция, благодаря которой они просто вышли со своего острова. И стали смотреть, кто развивается лучше, увидели прусскую империю и взяли у них в качестве образца законы и конструкцию государства. Это в XIX веке, уже после Мэйдзи.
Геополитика
То, что произошло в 1990-е годы, то, что привело Фукияму к созданию его неверной концепции, утверждавшей, что наступил конец истории, потому что либеральная демократия и рынок победили во всем мире, это тоже было для меня моментом надежды, что Россия присоединится к Европе и евроатлантической цивилизации, потому что нас все-таки многое объединяет. А против нас — гигантские конкуренты — Китай, Индия, Африка. И если говорить о моих очень глубоких чувствах, которые я питаю к России, то я всегда надеялся, что благодаря этой стране наша цивилизация дойдет до Тихого океана и что Владивосток — это символ того, что я, когда нахожусь там, еще у себя, в своем кругу, так же как и в Америке, в Анкоридже, и в любом другом месте по другую сторону Атлантики.
И когда я вижу сейчас, что Сибирь развивается не так, что Россия не привлекла капиталы, что она не пошла на сотрудничество с Европой и Америкой, чтобы развивать эту гигантскую часть мира, на которую у России просто не хватает сил — видно, что там и капитала нет, и людей нет, некем эти территории заселить. И, конечно, постепенно их заселяет Китай. И мы все в этом случае проигрываем, я говорю, как об Олимпийских играх, то есть это не значит, что это военная борьба, но это борьба, как и любой диалог — это тоже борьба, в которой побеждает другая цивилизация, не наша, а могла бы наша. И когда я попал в Екатеринбург, то посмотрел «Ельцин-центр». На мой взгляд, многое сделано там интересно, но, конечно, осторожно — там нет честного взгляда на то, чего он достиг и что ему не удалось. Это стало для меня огромным разочарованием, что в России перемены экономические прошли, но к Европе и евроатлантической цивилизации она не приблизилась. И в конце 90-х оказалось, что у нас снова будет зона конфликта, а не зона сотрудничества.
>Дубай, 2002 г.
И жаль, что так случилось. Мне кажется, что это историческая ошибка. И напоминает мне немножко историю о том, как был потерян Константинополь, который тоже был важной частью нашей цивилизации, но уже таковым не является сегодня, потому что турецкая цивилизация — она совсем другая. Это тоже была великая иллюзия просвещенной Европы, что Турция приблизится к Европе. Но она исламская, и я боюсь, она пока приближаться не будет. Ататюрк надеялся, что это возможно. Но то, что произошло с Японией, которая после революции Мэйдзи осталась японской по своему типу мышления, но взяла от нашей цивилизации все то, что ей было необходимо, и это привело к ее процветанию, не случилось с Турцией, здесь это так легко не пойдет. Потому что религиозная основа мышления там так глубока, что за 2–3 поколения после Ататюрка никакой новой Турции не построили. Сегодня эта страна, похоже, продолжение султаната.
— Я так думаю, что в Турции именно сейчас идет возврат к мысли о том, что исламская империя должна быть восстановлена, если не в своих границах, то как экономический контроль за территориями.
