Императив. Беседы в Лясках - [91]

Религия

[]

— Мы чуть-чуть затронули тему религий. И когда вы говорили о том, что в Европе называют иудео-христианскими ценностями, следует заметить, что в России православие не хочет признавать роль иудаизма в своей культуре. Тем не менее мы видим, что католицизм, православие и другие христианские религии плюс иудаизм все-таки близки друг к другу, имеют общих пророков и общие декларативные ценности и развиваются в более или менее одном и том же направлении. Развивается ли в этом направлении ислам, который имеет все-таки тоже общих пророков с христианством? Является ли то, что происходит сейчас, болезнью роста или это то, что исламу органически присуще?

— Нет, я думаю, что ислам в своем развитии уже пережил момент процветания, но потом по решению одного халифа все философы были убиты и за разумом не была признана та роль, которую признают и в иудаизме, и в христианстве, особенно западном христианстве, которое никогда разума не боялось и считало, что разум не может идти против веры. Какие из этого будут сейчас сделаны выводы, представления не имею, но наука сегодня открывает очень интересную перспективу: то, в чем мы были уверены, оказывается ошибкой — мир выглядит совсем по-другому. И надо со смирением подойти к этому новому в мире науки, где снова появилась тайна, а тайна — это основа всех религиозных чувств. Она появилась снова, хотя во времена просветителей исчезла, а сегодня вернулась.

— Но она появилась в западной науке, этого нет в ближневосточных цивилизациях.

— Нет, наука одна, так что если кто-то хочет, чтобы у них была физика…

— Но ее, может быть, просто там не развивают в том числе и поэтому…

— Ну, возможно, потому-то они в этом остановились, поэтому не создали ни поезда, ни автомобиля, ни самолета. А могли, потому что в свое время их цивилизация была гораздо более развитой, чем цивилизация варварской христианской Европы. Но этот шанс был потерян.

^{Абу-Даби, 2002 г.}

— Война с ИГИЛ изначально начиналась как исламско-исламская война. Война в Сирии была и против ИГИЛ, и против правительства. И турецкое влияние в Сирии, и война и участие в войне с курдами — это все внутримусульманские противоречия. Почему же они, во-первых, появились, почему мусульмане не могут договориться между собой, хотя имеют практически всего лишь два направления — шиитское и сунитское, и эта война — не шиитско-сунитская? Почему это появилось, с одной стороны, и, с другой — почему мусульмане готовы принимать христиан как союзников в борьбе друг с другом?

— Я думаю, что нам, европейцам, нельзя даже ставить таких вопросов, потому что мы в Европе делали то же самое всего лишь несколько веков назад. Это все очень похоже. Значит, на пути развития приходит такой момент. Но я для ислама на данный момент не вижу будущего, потому что без разума развитие религии невозможно, невозможно быть весь день инженером-ядерщиком, а вечером остаться на уровне раннего средневековья. Человек — интегральный, и он не может быть так разделен. Христианство не исключает возможности веры человека, который высоко цивилизован. В исламе это оказывается очень трудным на сегодняшний день, так что там должны произойти какие-то изменения. Для меня терроризм — это всегда выражение безнадежности. Это отчаяние. Если нет будущего, значит, убиваем всех. Думаю, что это их проблема, я в этом не могу разобраться, потому что самые для меня близкие развитые течения в исламе — то, что идет от Руми[139], выдающегося персидского поэта-суфия, от Персии. Это самое близкое — исламский мистицизм. Но он тоже в меньшинстве, он тоже иногда преследуется в исламском мире. Разные формы суфизма. Их преследуют — значит, они неудобны всем, значит, глубина всем неудобна.

— И почему же они все-таки пустили «неверных» к себе в качестве союзников?

— А разве христиане не то же самое делали, когда с помощью турок убивали других христиан? Так было.

— Но это было не в XXI веке.

— А они живут не совсем в нашем веке. Ислам не в нашем веке, мне так кажется.

— Вот вы и ответили на вопрос, почему появился ИГИЛ. Потому что Исламское Государство — это шаг в XV–XVI век.

— Мне кажется, что это не современно, поэтому это неудача.

— Что дальше? Правильно ли я понимаю, что для Европы Сирия — это возможность или невозможность предотвратить поток беженцев? Продолжение войны — это продолжение потока людей с востока?

— Да, но беженцы из Сирии — это небольшое количество людей, на мой взгляд, это несколько преувеличенная опасность. Я больше думаю о сотнях тысяч, миллионах людей в центре Африки, которые тоже готовы к нам ехать.

— Вы думаете, Сирия, Афганистан, Пакистан — это не зона риска?

— Пакистан — это уже другое, из Индии люди не так часто уезжают, а Пакистан — это тоже настоящая Индия. Там уже люди более привязаны к своей земле, своей культуре.

— Пакистан — это же просто исламская Индия.

— Да, поэтому я так и говорю. И в самой Индии более 100 миллионов жителей мусульмане. Так что там все смешано.

— То есть зона риска — это арабская Африка и Центральная Африка?

— Да. Там все более безнадежно. Но арабы перемещаются по пустыне, они с землей не так связаны.