Императив. Беседы в Лясках - [81]
Если ваша цель — это красота ваших движений и это бескорыстно, тогда это искусство. А если вы делаете это для денег или для известности — это тоже искусство, но уже искаженное.
И он тогда сказал: если искусство искажено, это реклама и пропаганда — и добавил, этого в его напечатанной речи нет: даже религиозная пропаганда — это уже искаженное искусство. Потому что если вы сердцем выразили ваши религиозные чувства, то это не пропаганда, это будет произведением искусства, а если вы по заказу делаете искусство, которое скажет то, что вам заказали выразить — это будет пропаганда. И насколько в костеле слово «пропаганда» существовало? Пропаганда Фиде[130], пропаганда распространения веры — все-таки как искусство это искажено.
Так что, мне кажется, что это касается политики тоже. Ну я бы очень хотел, чтобы сейчас появился в области искусства какой-то великий украинец: или писатель, или певец, или танцор, или что захотите, чтобы каждый из них прославлял Украину. Но он не должен участвовать ни в какой пропаганде, достаточно, чтобы он был. И чтобы люди могли понять, насколько много в прошлом было известных людей, которые украинцы, ведь для мира они — все еще русские или советские. Никто не помнит, что Довженко был с Украиной связан, он советский режиссер. Но это старая история, никто сегодня Довженко не помнит.
— Это не так. Довженко как раз оказался, наверное, единственной фигурой в украинской литературе и искусстве, который перешел из советского времени логично, его воспринимают как те, кто любят коммунистов и все советское, поскольку он являет советское искусство, так и демократы, которые против советского, потому что он много сделал для украинской культуры.
— Довженко не сегодняшний день. Просто это уже история, и мы все забыли эти времена. А я думаю о современности, где просто в этот момент было бы полезно иметь известных людей, чтобы сказать: они украинцы. Я просто часто спрашиваю на Западе людей: а с Украиной какая у вас ассоциация? Или с Литвой? С кем вы ассоциируете их? И оказывается — пусто, у вас ничего, ни одного имени не знают.
— Я задаю этот вопрос издателям во Франкфурте на выставке, отвечают так: «Динамо» Киев, Чернобыль, братья Кличко.
— Ну да, Кличко в спорте. Хотя это тоже хорошо. Белоруссия даже таких не имеет.
— К сожалению, не имеет никаких ассоциаций. И Литва тоже очень мало, Сабонис, наверное, только.
— Да. Так что это, знаете, зависит от случая — однажды появится кто-то такой, потом нет никого долго. Но это имеет значение, если государство может поддерживать известность своих граждан. Это имеет смысл, но этого нельзя делать грубо, и не может делать этого пропаганда, потому что пропаганде никто не доверяет.
Политика. Экономика. Культура
— У меня остался еще один развернутый вопрос. Вот был Римский клуб создан, Бильдербергский клуб. Наверняка вы участвовали в каких-то других. Почему ни один из них не в состоянии всерьез воздействовать на ООН, на Евросоюз для того, чтобы культурные изменения в обществе стали необратимыми для того, чтобы Европа несла не только материальное в остальной мир, а и духовное? Почему провалились все попытки помочь Африке филантропов из разных стран?
— Ну, это разные вопросы. Что касается Африки и всей колониальной памяти — оказалось, что под влиянием Советского Союза произошла ускоренная деколонизация и во многих странах осталась политическая пустыня. Мало где были подготовлены элиты, как это было в Индии, где они готовились 30–40 лет. Там элиты индийские с Ганди, с Неру взяли власть и могли компетентно продолжить функционирование государства. Со всеми слабостями, но это абсолютная демократия, которая функционирует. Может быть, Южная Африка самая отсталая в смысле политическом в свое время, сейчас там больше законности, чем во всех остальных странах Африки. Сегодня Африка — это огромный неуспех вообще человечества. Потому что она сама себя накормить не может, не умеет самоорганизоваться и даже принять помощь. А прийти туда заново как неоколонизаторы — никто не имеет смелости об этом подумать. А потом — никто не хочет делиться. Это тоже ограничение богатого мира, а он не умеет самоограничиваться. И за это, может быть, придется платить, если вся Африка пойдет на Европу, пойдет на Америку. Это все может произойти. А эти все, скажем, think thanks (тинктэнки), группы людей, которые что-то думали, они, конечно, повлияли, но есть и другие тяги, которые очень для меня опасны. Европа за последние 20–30 лет из-за политкорректности пошла таким наивным левым курсом, который оказался полностью ошибочным, ни к чему хорошему не привел, в котором люди потеряли национальную идентичность, а европейской не добились.
>С президентом Франции Франсуа Миттераном, 1995 г.
Я очень критически на это смотрю, я это сам прожил, чувствовал, как пусты эти все лозунги европейские, если их оторвать от метафизики, от религии, от традиций Европы. А они все базируются на поверхностных просветительских основах. Это то просвещение, которое сейчас является хвостом нашей культуры. И поэтому мне кажется, что были разные хорошие мысли, например, Римский клуб предположил, что, может быть, постоянное развитие невозможно, что надо определить себе границы, что не будем так быстро развиваться. Но это была утопия. Человека невозможно остановить. Но можно повлиять на развитие. И, может быть, они повлияли. То, что появилась экология, — это абсолютное историческое новшество. Это благодаря таким тинктэнкам политики начали замечать, что экономика разрушает планету. Но великих философских систем за последние сто лет никто не предложил, абсолютная пустота. Последние философские системы — они были до Первой мировой войны. Я сам заметил, когда появилась свободная Польша, что мой выбор политической ориентации идентичен выбору моего деда. Были левые и правые. Сейчас в Польше правых не видно, не слышно и вообще нет. Есть разные левые, которые более большевики, менее большевики, более националисты, менее националисты. Но национализм был тоже левым. И в этом смысле и вся Европа, и наша цивилизация затормозились в развитии.
