Императив. Беседы в Лясках - [22]

— В Ницце и Марселе — это все выходцы из Алжира?

— Они это помнят и понимают, а уже в Италии как будто не понимают. Я не говорю, что реально переселить людей из Генуи в Африку, а вы бы при этом могли поехать в Бенгази и там — пустой город. Но для них это смешно.

— Но именно в Италии больше всего беженцев из Африки.

— Да, но это тоже опыт селективный. Те, кто с этим столкнулся, это видят, а остальные — не видят. Но им стоит рассказать, как ночью кто-то к вам постучит в дверь, вы открываете, а там двадцать людей на лестнице, они входят к вам и говорят, чтобы вы переместились в кухню, они входят, берут все из вашего холодильника и спят во всех ваших комнатах. И вы понимаете, что в ванную теперь каждое утро очередь…

— То, что написал Булгаков в «Собачьем сердце».

— Ну конечно, даже хуже.

— Европа — это тот самый профессор Преображенский, к которому стучится Швондер сейчас.

— Да-да.

^{На съемках фильма «Прикосновение руки», 1991 г.}

— Вы считаете, что к тому, что происходит с сирийскими беженцами, Россия не имеет отношения?

— Конечно, имеет, но только в том смысле, что не помогла наладить такого порядка в Сирии, чтобы там можно было безопасно жить. Поддержка режима Асада безнадежна, потому что этот режим исчерпал себя. А с другой стороны, и это тоже правда, в оппозицию проникли исламисты, так что нужно найти третий путь. В Ираке — не нашли тех демократических сил, когда случилась «арабская весна»: мы все надеялись, что там появились демократические силы, которые хотели бы все модернизировать, что там будет новый арабский Ататюрк. Не появился, и они сделали шаг назад. В Ливии так же плохо, как и было.

— Хуже стало.

— Да, даже хуже стало. Хуже стало в Египте. Так что видно, что мы не сумели представить себе будущего этих стран. А с другой стороны, нас удивляет, что в Иране происходит — там есть ограниченная демократия, но она есть. Нельзя сказать, что это абсолютно не демократическая страна.

— Ну там наоборот выборы последние показали…

— Показали, что люди хотят более умеренного человека, а не экстремиста.

Польские и российские актеры

[]

— Мы когда говорили о сотрудничестве польских актеров с Россией, вы упомянули Беату Тышкевич и Кончаловского. Но это все-таки, так же как Рязанов и Брыльска, скорее пример демократических и антипровластных творцов в России. Но есть же феномен Михалкова, который при всех властях очень дружит с ними, но при этом он очень талантлив.

— Да, но все-таки при Горбачеве он не очень дружил с властью. Ему с нами было не по дороге. И он на последнем съезде Союза кинематографистов еще в советские времена выступил против этих перемен. Я думаю, что Никита гораздо больше связан с авторитарной властью, что она для него кажется более присущей российской традиции, он только в этом случае чувствует себя дома.

— Но при этом он искренен, говорите, в этой любви к нынешней власти?

— Не мне судить, но, конечно, это и есть его природный инстинкт — он просто из дворянской семьи и принял эту традицию дворян, которые служили царю. Все-таки это огромная разница — аристократ в России и аристократ в западном мире. Знаете, Петр Великий мог себе позволить обрезать бороды свободным людям, боярам. Людовик XV этого не мог бы сделать во Франции.

— И тем более никто не мог бы это сделать в Польше…

— Абсолютно нет, это бы было для нас недопустимым. Это уже не аристократ, это тогда раб, а это противоречит нашим понятиям чести. Аристократ, который чувствует себя рабом у своего хозяина, потом сам играет такую роль перед своими рабами, и это очень опасная трансмиссия — передача таких отношений. Так что в этом смысле я понимаю, откуда это могло взяться у Михалкова, но, с другой стороны, он, к сожалению, заплатил за это огромную цену, потому что потерял любовь большей части своей публики. А эта любовь стоит больше, чем все награды, которые можно получить от власти.

— А вы с ним общались?

— Общались, но мы не близкие знакомые, я бы сказал, хотя он у меня играл, но, например, дома у меня никогда не был, и я у него тоже. Был на даче в свое время, но дома — никогда.

Он снимался в моей картине «Персона нон грата», я был сопродюсером, он играл — и прекрасно сыграл — русского заместителя министра иностранных дел.

— Он, по сути, играет всегда себя в таких ролях.

— Да, находит себя в этих ролях, но он также участвовал в русском дубляже диалогов и добавил важные вещи.

— А Кончаловский?

— Кончаловский по стилю совсем другой, в нашем выборе мы, конечно, ближе с Кончаловским. И его последняя картина «Рай» — это интересная картина, свежая такая, с силой. Только меня удивляет, что и Сокуров, и Кончаловский, когда рассказывают о войне, бьют себя в грудь, но не в свою, а во французскую.

— Поясните.

— Ну, такова структура и «Франкофонии» Сокурова, и «Рая» Кончаловского, что там рассказано, как неправильно, как неэтично вели себя французы по отношению к евреям во время войны. Нам было интересно посмотреть, как вели себя русские по отношению к евреям в течение войны…

— И после войны…

— И после. Но так бить в чужую грудь — это легко. Если не можешь в свою, пробуешь бить в грудь соседа.