Иммигрант - [24]

— Всем лежать! Никому не вставать! — и ещё что-то в этом роде.

Люди в лагере уже знали, что у Димы бывают припадки, когда он перебирал лишнего; это случалось не часто, раз в две-три недели гарантированно, поэтому все, кто его знал, старались не высовываться. Кое-кто перед сном подвигал свой железный шкаф с вещами ко входу в кабинку, с внешней стороны прикрывая его шторкой, таким образом предполагая, что этот шкаф их защитит, но они с грохотом падали от Диминых ударов ногой. Лежачих он не трогал, но если кто-то вставал, а ещё хуже, что-то говорил на непонятном ему языке, то таких уже через несколько минут обычно забирала скорая помощь — с ушибами и переломами. Вот и в эту ночь он залетел в нашу комнату и начал всё крушить: валить ногами шкафы, срывать шторы, что-то кричать на военный манер. Слышались крики соседей, всё происходило очень быстро, так, будто он был на спецзадании. Через несколько секунд занавеска в моей кабинке резко отдёрнулась и залетел Дима с глазами бешенного животного. На голове у него была чёрная бандана, на руках чёрные кожаные перчатки, кулаки были сжаты в напряжении. Я приподнялся на локоть, при этом засунув руку под подушку и сжав крепко нож. Драться с «Железным дровосеком», да ещё и в горячке, не имело смысла, но себя надо было как-то защищать. «Ещё шаг, — взволнованно подумал я, — и в глаз уже не промахнусь». Дима стоял молча несколько секунд, дыша, как разъярённый бык, посмотрев на меня, и, видимо, узнав, сел на край кровати.

— Роби! — начал он возбуждённо, — они везде, повсюду… Надо от них избавляться…

Я отпустил нож, вытянул руку из-под подушки и, сев с ним рядом, сказал:

— Дима. Всё хорошо, слышишь! Ни от кого уже избавляться не надо.

Он глубоко вздохнул и разжал кулаки. Я, положив ему руку на плечо, продолжил:

— Иди к себе, Димыч, отдохни.

Повторяться мне не пришлось. Дима встал и вышел, ничего не говоря. Я поднялся и зашёл в соседнюю кабинку к парню из Марокко. Он был, наверное, самым безобидным в нашей комнате, а также добрым и отзывчивым. Парень сидел на кровати и держался за запястье, которое, как оказалось впоследствии, было сломано. Из соседней кабинки вышел парень из Африки, держась за свой разбитый нос. На следующее утро мы с Димой встретились в столовой, он не знал куда деться от стыда. Большей части, он, конечно же, не помнил, но то, что помнил, вызывало в нём колоссальный стыд. Дима не переставал извиняться передо мной весь день. Но мне не нужны были его извинения, тем более что он не причинил мне никакого вреда, просто было жалко других ребят. Посторонних людей, кого Дима не знал и травмировал, он не помнил. Недели через две-три всё повторилось, но только уже в другой комнате, где случайно под руку попался Петя Киевский, который сидел в кабинке у своего знакомого индийца, и, по-видимому, хотел Диму успокоить, но…

После этого случая Петя некоторое время ходил с огромным чёрным синяком под глазом и с Димой долго не разговаривал.

Глава 7. Жизнь в лагере

Жизнь в лагере была бурная. И если посмотреть со стороны, то можно было сравнить её с суматошной интернациональной коммунальной квартирой. Прожив в которой какое-то время, можно было увидеть абсолютно все жанры нашей жизни: смешную до слёз комедию, невероятную трагедию и, конечно же, печальную драму. Всё это принималось мной как само собой разумеющееся. Вероятно, когда ты молод и один, когда ты абсолютно свободен и непринуждён, всё воспринимается совсем по-другому. Конечно же, лихие девяностые меня закалили и в каком-то роде даже подготовили, и к жизни в лагере я был готов как морально, так и физически. Но самым главным фактором, по моему мнению, было то, что я ничего не ожидал: ни шикарного приёма, ни роскошных апартаментов, и жил от момента к моменту, чтобы не происходило. В лагере мне приходилось встречать вполне взрослых людей, которым было уже около сорока и больше — можно подумать, что они должны быть хоть как-то приспособлены в этой жизни, закалены… но нет! Они сдавались в первые же дни, не выдержав «лагерного режима», которого, как по мне, на самом-то деле и не было вовсе. Все проблемы были у людей в головах: страхи, переживания, которые они сами себе придумывали… нагнетатели… и самое важное на мой взгляд, что больше всего угнетало людей, это неоправданное ожидание того, что Европа ждёт всех с распростёртыми объятиями; и когда они встречались даже с малейшими трудностями, это и вызывало у них сложности, непонимание, и дальнейшее разочарование. Из-за этого люди впадали в затяжную депрессию, сходили с ума и даже пытались покончить жизнь самоубийством. Легче всего было тем, кто приезжал в Европу, не имея никаких ожиданий, кто принимал всё как есть, и даже находил во всём «отрицательном», как кому-то могло показаться, — положительные стороны. Даже когда вся система настроена против тебя, когда она, казалось бы, тянет на дно и нет выхода… всё равно есть маленькие ухваты, которые та же система тебе подставляет, дабы проверить, выкарабкаешься ты или нет, есть ли в тебе желание и стремление. Кому-то это удавалось легко, а кому-то — с большим трудом. Но это и есть часть жизненного опыта, со всеми сопутствующими испытаниями…