Иметь и не потерять - [16]

– Крякай, крякай, – произнес Митька вслух, – накрякаешь на свою голову какого-нибудь хищника или браконьера. Я тоже в свое время «крякал» и докрякался… – Он включил свет, и вмиг исчезла таинственность ночи. Пропали неясные звуки. Стало видно и бровку высокого шоссе, и старую траву на обочине, и лес в белесых разводьях, и вязь его бесчисленных веток. – Тронулись! – скомандовал сам себе Митька, и мысли у него сразу же сосредоточились на предстоящей рыбалке. Он стал перебирать в памяти заветные места, подходы к ним, каждую мелочь в снаряжении и незаметно проехал с полсотни километров.

Когда редкие огни последней деревни остались слева, Митька повернул на проселок и погасил фары. Отсюда, с развилка, он хорошо помнил эту лесную дорогу, все ее повороты и изгибы, и не торопился, ехал осторожно, с приглядкой, будто на ощупь. «Не догадались бы здесь охрану выставить, – осторожничал он, – влипнуть можно по-глупому. Нерест в большом наплыве, и машину могут конфисковать, коль застукают… – Митька и раньше думал об этом всякий раз, подъезжая к большому березовому лесу, и всякий раз успокаивался, прикинув, сколько вокруг озера подобных дорог-проселков, не езженных и едва заметных в старой траве. – Силенок у них не хватит перекрыть все – людей и техники сколь надо, а где их взять…» – Он усмехнулся, довольный тем, что ловко обводит милицейские и рыбнадзоровские посты, неплохо зная и старые лесные дороги, и глухие приозерные места. С основной пристани, расположенной далеко от деревни, конечно, виден свет автомобильных фар, и постовые могут обратить на него внимание, но из-за густого леса трудно определить, где исчезает машина: в деревне ли, у какой-нибудь ограды или в глубине лесного отьема, а проверять наобум – себе дороже.

Проехав вслепую еще километра четыре, Митька сходу загнал машину на знакомое с прошлых лет место – между сосенок, и выключил двигатель. Прежде чем открыть дверцу, он с минуту приглядывался и прислушивался, но, не обнаружив ничего подозрительного, принялся за привычное дело. Вначале он вынул из багажника рюкзак с пустыми мешками, топор и шестизубую, специально сделанную по заказу, острогу, затем – сумку с едой и болотные сапоги. Тут же, в старой траве, отыскал спрятанное с прошлой рыбалки древко и насадил острогу. Закрыв машину легким пологом, Митька накидал с боков и сверху мелких сучьев и присмотрелся. При такой маскировке найти автомобиль можно было лишь случайно, наткнувшись вплотную, и, взглянув еще раз на чистое небо, усеянное звездами, Митька бесшумно двинулся по лесу, обходя небольшие росплески талой воды. Было около двух часов ночи, но с озера доносился и слабый крик чаек, и редкий зов беспокойных селезней, и утробное уханье токующей выпи. А вот лягушки еще не отогрелись от зимней спячки, и неслышно было их беспрерывного кваканья – привычного звукового фона по весне.

Митька знал, что до пристани, общеизвестного захода в озеро с этой стороны, ему идти не больше часа. После, пользуясь темнотой, надо проскользнуть в ближние камыши и исчезнуть с глаз – на километр-два ушли в озеро тростниковые заросли, а в том месте, где он всегда рыбачит, в так называемых Ределях, и на все три. Именно в Ределях обширнее всего раскрутилось кружево всевозможных рукавов, проток и мелких плесов, и в них всегда густо нерестится рыба. Там можно без оглядки рыбачить целый день, а после, в такое же время, уйти назад. Обычно Митька за две-три ходки переносил добытую рыбу к машине и уезжал так же незаметно, как и приезжал, – лесными проселками и ночью.

Слабо шумел в голых еще деревьях верховой ветер, а понизу стелилась чуткая тишина, и Митька двигался от дерева к дереву, от куста к кусту, не забывая при этом зорко глядеть по сторонам и прислушиваться. Нужно было не только ориентироваться, держать правильное направление, но и предупредить возможную встречу с другими людьми: рыбинспекцией ли или с такими же, как он – браконьерами. И то, и другое не предвещало ничего хорошего.

У одного из кустов, совсем рядом, сорвался куропач, оглушительно загремел крыльями, захохотал по-петушиному, и Митька резко качнулся к ближней березе, долго напрягал слух, приглушая волнение, но кроме обычных и знакомых звуков ничего не уловил и, поправив на спине рюкзак, двинулся дальше, машинально перекинув острогу в правую руку…

По тому, как стало свежее и усилился ветер, Митька понял, что близко край леса, и остановился. Ровное и темное пространство между лесом и озером встало впереди него, и Митька, таясь за кустом ивняка, снова долго вглядывался и вслушивался в приозерье. Ничего не заметив подозрительного и не уловив никаких посторонних звуков, он напружинился и ходко, в напор, побежал, держа в душе холодок страха. Всегда, пересекая это неширокое, метров в триста, пространство, Митька спонтанно ожидал, что вот-вот ударит в спину свет внезапно включенных фар, вырвет его из спасительницы-темноты и придавит к земле. Но все обошлось и на этот раз. Замирая и задыхаясь, Митька благополучно достиг береговых камышей и, войдя в них, остановился, чтобы отдышаться.

Несмотря на суровую зиму с метелями и напористой поземкой, сугробы в зарослях уже съело теплом, и камыши стояли довольно плотно и высоко, надежно прикрывая Митьку. Подняв голенища болотных сапог, он тихо двинулся по первому мелководью, не хлюпая и не плескаясь. Неплохо зная всю ближнюю сеть прибрежных плесов, Митька все же старался твердо определиться в знакомых ориентирах, иначе можно было заблудиться в этой сложной путанице камыша и воды, выйти на глубину или на оттаявший зыбун с вязкой няшей и не вернуться.