Именно это - [39]

Пусть уж лучше картина останется нерезкой, без деталей. Не надо напрягать воображение и выискивать что-то иное, интересное. Может, удастся слепить из того, что есть, какую-нибудь композицию погаже. Но он уже видел, что многое не стыкуется. И когда картина в целом была сколочена и готова, огромный кусок почти на самом краю остался чистым и пустым.

Один-единственный волосок прохожего, для Юлиуса невидимый, как ген, мог рассказать все об организме и о том, чем он питался в течение последних дней и даже месяцев. Что же ему теперь, бежать от себя и, вопреки наследственной предрасположенности, отказаться от шлакообразующей пищи? Тот же порок, только в негативе. Только жизнь зря тратишь. Совет-то прост, да вот соваться с ним к кому-то — только врагов наживать.

Верхушка башни была пещерой, и там была своя ночь. Красные звезды на низком небе. Тонкий, просвечивающий свитер до подбородка, волосы светлой копной. Он стоял рядом с двумя другими, разговаривая и жестикулируя, они молча слушали. Тут он обернулся — Аксель! — и заметил, что Юлиус наблюдает за ним. Подошел, оставив своих спутников, и те скоро исчезли во мраке.

— Выглядишь ты хреново.

В словах Акселя не было ни озабоченности, ни сочувствия: как хочешь, мол, так и выгляди, имеешь право, я ни во что не вмешиваюсь и не хочу тебя задеть.

— Ты отговорился от них тем, что должен помочь мне?

Это значило, что помочь Юлиусу — плохая отговорка. Он покачал головой, но все же взял Акселя за предплечье, выдавая тем самым свое желание сосредоточиться, страх неудачи и бурную радость удачи.

Аксель пальцами той же руки взял за предплечье Юлиуса, который не выказал намерения освободиться. Аксель держал его крепко, даже слишком крепко.

Немного боли и возбуждения — вот все, что он мог дать другим. Ему хотелось изменить это, но ничего лучшего в голову не приходило. Улыбка у Акселя вышла мягкой и слабой, как после долгого выздоровления.

Затянувшееся молчание могло означать близость. Юлиус ничем не выказал, что осознает и признает ее.

Поспешив воспользоваться этой предполагаемой доверительностью их отношений, Аксель тут же дал Юлиусу повод обидеться:

— Почему ты все время делал вид, что не замечаешь меня?

— Я? Делал вид?

— Ты отлично это знаешь.

— Будешь приставать, я ведь могу и отреагировать. И не говори, что это ты от волнения… Мне это не помешает.

Не помешает чему? Ударить или уйти?

— Да брось ты!

— Говорю тебе, не помешает. Проверить на деле — или на словах?

— Неужели тебе надо объяснять, что я буду этим очень огорчен?

— А мне-то что?

— Тут какое-то недоразумение.

— Никакого недоразумения нет.

— Но я хочу знать, в чем дело.

— Еще раз говорю, не приставай.

— Не волнуйся, милый…

— «…Будет ночь светла»? — О, ночей у нас с тобой впереди еще много.

— Таких, как эта? — Юлиус указал туда, где исчезли спутники Акселя.

— Вижу, ты осведомлен лучше, чем я.

— Раз видишь, значит, тебе и впрямь виднее.

— Ну, что еще тебе объяснить?

— Тебе непонятно, как это так: вроде бы я заинтересован — и ничего не знаю?

— Но ведь ты всегда можешь узнать. Свободной рукой Аксель обнял Юлиуса за шею, нагнул его голову и поцеловал, а потом внезапно отпустил. И остался стоять, пока тот уходил.

Через несколько шагов Юлиус очутился там, куда ушли те трое. Там были ступени, ведущие неизвестно куда. То ли карабкаясь вверх, то ли спускаясь все ниже, он постепенно возвращался на землю.

Собрание

Он не узнал их. Они сидели на табуретах, которых в зале было еще несколько штук, точно все еще продолжая собрание, число участников которого сократилось до них двоих. Юлиус видел их темные силуэты на фоне огромного окна. Матовое стекло скрывало мощную подсветку или же невдалеке за окном находилось необычайно ярко освещенное здание. Достойная роскошь, дарившая тень всему, чего здесь можно только пожелать.

Юлиус уселся так, чтобы они его заметили. Один из них приложил ладони к лицу и привычным жестом тут же отвел их. В свои сорок с небольшим он носил рубашку в голубой и фиолетовый ромбик, закатав рукава высоко над локтями, и легкие замшевые ботинки.

— Ты все-таки пришел? Меня зовут Бруно. А это — Буркхард.

Он произнес это вполне дружелюбно, чуть-чуть склонив голову набок, так что воображаемая прямая, проведенная через нос и подбородок, оказалась бы нацеленной точно на башмаки Буркхарда, почти такие же, как у него, только тот выглядел старше лет на десять и был одет во все черное.

Юлиус был для них мальчиком, снятым на несколько часов. Он даже не услышал, а увидел, как отвечает им: «Я всегда держу свое слово». На нем были только дырявые, а может, по моде нарочно продырявленные джинсы и длинный шарф, свободно свисавший с плеч подобно пастырскому омофору, лишь одним концом небрежно переброшенный через согнутую в локте левую руку.

Он был путаной-гастролершей, ни с кем и ни с чем не связанной, и демонстрировал это. Возраст неумолим, но они успели найти и закрепить свой имидж: физическая убыль, пусть вежливо, но тем не менее неумолимо съедающая клетку за клеткой, — это достоинство. Таков закон, и деньги — пророк его.

Впрочем, у них с имиджем никогда проблем не было. Патентованные средства от облысения давно уже продаются на каждом углу. Жирок — лишь свидетельство нежелания тратить время на фитнес. Для секса и для ощущения власти над партнером — то, чего им хотелось — это не имело значения. Они могли позволить себе покупать и покупали то, что им нужно. Даже если кто-то из покупаемых испытывал отвращение, на цену это практически не влияло. Да и не настолько еще они были отвратительны, чтобы задумываться и страдать от этого.