Именины сердца - [33]

Но, как видишь, наши цветы вполне могут пригодиться вам.

– А наш чувственный опыт – вам, – сказала я.

– Верно.

– А кто его придумал? – спросила я. – Этот Кодекс Вселенной. По-моему, ты уже как-то упоминанал о нем.

– Сначала появился Кодекс, а уж потом – Вселенная. Вселенная и возникла-то благодаря ему.

– Но ведь кто-то же все-таки его сформулировал.

Он улыбается.

– Наверное, Бог, – говорит он. И сам увлекается собственной идеей. – А что, – говорит он, – если какая-то из ваших фирм производит продукцию, она ведь обязана снабдить ее инструкцией к применению.

– И каков смысл этого закона? – спрашиваю я.

– Понятия не имею, – говорит он. – Смысл большинства законов всем ясен, но есть и такие, вроде "обязательности ненужного", – не поддающиеся расшифровке.

– И даже не делаются попытки их объяснить?

Он снова улыбается.

– Что понятно -?????????.??????????????????????????????????????… На

Земле очень любят объяснять непонятное, хлебом вас не корми. В результате представления людей обо всем еще больше запутываются. С увеличением количества бессмысленных объяснений растет энтропия, а она не может нарастать вечно.

– Попытка объяснить непонятное приводит к росту количества знаний, – возразила я. – Что тут плохого?

– Ерунда, – говорит он. – Количество знаний не увеличивается. Просто у вас одни знания объявляются верными и вытесняют другие, хотя на самом деле они ничем не лучше прежних. Только объяснений при этом становится больше. У нас их вообще нет.

– Однако объяснения основываются на знаниях, – я. – То есть, объяснения, по сути своей, – это передача знаний.

– Это твое объяснение объяснений, – он. – Знания – это "что" и "как", и в отдельных случаях "почему". А объяснения – это "зачем" и в остальных случаях

"почему". Кстати, насколько мне известно, ни в одной другой системе коммуникаций, кроме за исключением земной, понятия "зачем" и "почему" совершенно не накладываются одно на другое. Тема для первоклассной интеллектуальной цепочки, ты не находишь?

У него появляется ждущее выражение на лице, словно он собирается испытать оргазм.

– Какой-то дурацкий разговор у нас получается, – заметила я.

– Тогда давай поговорим о чем-нибудь еще.

– ???????… А что это за устройство? Компьютер, что ли?

На экране по-прежнему с унылой регулярностью сменяли друг друга виды его родных пенат. Он сказал, что ему больше нравится слово процессор. Конкретно этот процессор изготовлен на планете Хаан, население которой имеет приблизительно то же устройство зрения, что и мы. Поколдовал над экраном, после чего виды болота сменились видами планеты Хаан.

Ощущение было очень сильным: на планете Хаан обитали гуманоиды. Правда, голов у них вообще не было, зато верхних конечностей имелось аж две пары. Одна пара заканчивалась пальцами, на другой размещалось по глазу. Естественно, они этими глазами вращали как попало, одновременно и конечности выворачивая в разные стороны. Рядом со зрачками располагались небольшие наросты, и время от времени хааняне прикасались к ним пальцами. Предположительно, меняли режим зрения.

Интересно, что подразумевал Фердинанд, говоря об однотипности устройства наших глаз? Наличие и у нас и у хаанян сетчатки, что ли?

– Третий справа – это я, – скромно проговорил Фердинанд. – Разумеется, в скафандре.

Я попыталась представить себе собственную реакцию, если бы вместо сгустков болотной жижицы ко мне посваталось вот такое вот существо. Б-р-р, уж лучше сгустки: абстрагироваться – так до конца.

Я почувствовала, что такого рода впечатления, да еще в немерянных дозах, могут непредвиденным образом сказаться на психике.

– А это что? – намеренно отвлеклась я.

На тахте лежал шарообразный приборчик с проводом и штепселем, показавшийся мне до боли знакомым.

– Противокомарное устройство. Спать нужно с открытыми окнами, а не устраивать душегубку, – буркнул Фердинанд.

– Купил? – догадалась я. Я уже как-то опробовала похожий, но толку от него было чуть. – Можешь отнести назад. И запомни: против комаров эффективных средств не бывает.

Фердинанд ожесточенно запротестовал. Видимо, о своем скафандре он заботился не меньше, чем я о собственном теле.

– Ладно, вечером убедишься, – уступила я.

Вечером мы посмотрели очередную серию "Спрута".

– Ну и как впечатления? – поинтересовалась я.

Он задумчиво пошевелил губами. Мол, фильмы, равно как и книги, формально напоминают интеллектуальные цепочки. Ряды выстраиваются по несколько иным законам, но все же в структуре есть много общего. Однако это, безусловно, псевдоинтеллектуальные цепочки. Единственные цепочки, которые он готов признать интеллектуальными, – музыкальные произведения.

Вот как?

Я стащила с антресолей запыленный баян и попыталась исполнить "Чардаш" Монти.

Пальцы не очень-то меня слушались.

Он попросил сыграть что-нибудь еще.

Я слабала песенку Чарли Чаплина, потом несколько современных мелодий: из фильмов "Шербурские зонтики" и "Ромео и Джульетта". Похоже, он испытал оргазм.

Вернее, скафандр выглядел так, что можно было сделать подобное предположение, не знаю, какой уж аналог оргазма был испытан самим Фердинандом.

– Между прочим, музыка более, чем что-либо другое в искусстве, апеллирует к чувству, – заметила я. – Интересно, как это может тебе нравиться?