Именем закона. Сборник № 3 - [16]

— Валяй, — сказал я и, повесив трубку, разбил еще два яйца.

Хмелев вошел в квартиру, пряча за спиной что-то.

— Я с бутылкой, — ухмыльнулся он и вытянул руку, в которой держал полиэтиленовый пакет с бутылкой из-под «Кубанской» водки. Я готов был расцеловать его.

— Не слишком большие надежды возлагаешь на эту бутылку?

— Я сам не пойму, с чего я так ухватился за нее. Наверно, оттого, что она исчезла. Давай есть.

Мы принялись за еду.

— Не хочу портить тебе аппетита, но… — Хмелев сделал паузу. — Рахманин соврал. Ты доверился ему, а он соврал. Не гулял он ночью. Он показал, что проходил мимо универмага «Москва», магазина «Фарфор», кинотеатра «Ударник», что в «Москве» выставлены универсальные товары, в «Фарфоре» — фарфор. Витрина «Фарфора» изнутри затянута парусиной с надписью «Оформление витрины». С пятнадцати ноль-ноль двадцать седьмого августа. Вот справка.

Хмелев выложил на стол справку с печатью и подписью директора магазина.

— И еще. Не мог Рахманин сидеть в половине второго ночи на скамейке напротив метро «Площадь Революции». В это время прошли поливальные машины.

— У тебя и справка есть?

— Пока нет. Допустим, он пришел на площадь после того, как прошли машины. Ты знаешь, как они поливают. Он что, сидел сорок минут на мокрой скамейке?

— Мог стряхнуть воду, подложить под себя газету, журнал.

— Сидеть, наконец, в луже. Он и сел в лужу своими показаниями. Я тебе завтра же принесу справку, где черным по белому будет написано, что с часу до двух ночи площадь Революции поливали машины.

Я лихорадочно вспоминал показания Рахманина. Да, он утверждал, что сорок минут сидел на скамейке напротив входа в метро. Но почему он так неохотно рассказывал о прогулке? И еще эта неуместная ироничность: «Нужны подробности?» — «Желательны». — «Не сомневался». Неужели Гриндин прав и он действительно слышал в час ночи, за тридцать минут до смерти Комиссаровой, шаги Рахманина? Если это так, то Рахманин инсценировал самоубийство Комиссаровой. Я не верил, точнее, не хотел верить, что он был способен на такое. Внезапно ко мне пришло понимание чего-то очень важного, может быть, самого главного в этой истории.

— Саша, убийца, если таковой был, допускал, что Комиссарова могла покончить с собой. Значит, он прекрасно знал Комиссарову. Это близкий ей человек. Только такой мог представить убийство как самоубийство.

— Конечно, — сказал Александр.

Глава 5

— Почему мы так вцепились в эту пустую бутылку? — сказал Хмелев. — Абсолютно безнадежное дело. Сколько рук ее касалось! Что, будем дактилоскопировать всех пятерых — Рахманина, Голованова, Герда, Голубовскую и Грач? Зря переполошим людей. Четверо наверняка невиновны. Пойдут жалобы. За это по головке не погладят. А времени сколько потратим?! Скорее всего впустую.

Я разделял чувства Хмелева. Меня тоже стали одолевать сомнения, вытеснив радость находки. Тем не менее я не мог взять и забыть или сделать вид, что не существует этой злосчастной бутылки. Во всех случаях мы обязаны все проверять и перепроверять. Но с самого начала я придал этой бутылке какое-то особое значение. Почему? Я сам не мог ни объяснить, ни понять.

— Ладно, Саша, пойдем по простому пути — отпечатки на бутылке проверим через картотеку, — сказал я.

— Не все, что просто, гениально, — сказал он. — Я поехал проверять алиби Рахманина.

— Не могу желать тебе удачи.

— Почему?

— Потому что это было бы неискренне.

— А я не могу понять, почему ты так безоговорочно веришь Рахманину.

— Я уже пытался тебе объяснить. Еще раз нарисовать его портрет? Наконец он пробился в московский театр. Знаешь, что это значит для начинающего драматурга? Признание. Сколько сил и нервов на это положено! Вот-вот будет поставлена его пьеса. Он одержим работой. Его ничего не интересует, кроме работы. По существу, он только начинает жизнь драматурга. Человек талантливый…

— Ну да, гений и злодейство — две вещи несовместимые. По неясным мне причинам. Рахманин тебе понятен. Более того, мне кажется, что он близок тебе по духу. Это я могу понять. Но, как ты сам все время подчеркиваешь, мы в работе опираемся не на симпатии и антипатии. Предположим, сосед Комиссаровой Гриндин ошибается, показывая, что слышал шаги Рахманина. Добросовестное заблуждение свидетеля. Однако факт остается фактом — Рахманин соврал. Пока у нас один документ, опровергающий его показания. Будут и другие. Гарантирую.

Оставшись один, я какое-то время сидел за столом, беспомощно уставившись в одну точку. Беспомощность не была результатом разговора с Хмелевым. Разговор лишь усугубил ее. Еще утром я проснулся с чувством страха и неверия в то, что мне удастся докопаться до истинной причины смерти Комиссаровой. Я загнал страх в какие-то закоулки, но сомнение, что я справлюсь с порученным мне делом, осталось. Слишком рано оно возникло в этот раз. Обычно оно появлялось у меня, когда расследование достигало пика. Это были кризисные пики, как у больных. Я знал, что в такие минуты, лишенный вдохновения, не ведаешь, с какой стороны подступиться к делу, все валится из рук. Я знал и другое: в такие минуты надо заставить себя работать. Пусть на это уйдет в десять раз больше времени, но работать и работать. Вдохновение вернется. Оно всегда приходит, когда много работаешь. Вдохновение — это ведь увлеченность работой.