Илья - [6]

Илья приглядывался, запоминал. Иногда натыкался при этом на косой внимательный стариковский взгляд. От Святогора не укрылась молчаливая ильева учеба.

У небольшой речушки стали на привал. Святогор немного отвел коня и снял с него то, что все это время казалось Илье хрустальным ларцом, который старик непонятно зачем возил заботливо привязанным за седлом.

Вблизи (Илья уже понял, что у Святогора свои, особые, отношения с далеким и близким, большим и малым) ларец оказался маленьким, на одну небольшую лежанку, светло изукрашенным домом. Из него вышла немолодая женщина, поклонилась Илье. «Агафья, жена моя», — не без гордости представил Святогор. Пока мужчины разделывали дичь, Агафья развернула скатерть, споро уставила закусками. Закуски в основном были местными (дикий мед, ягоды, орехи), но были и такие, что в горах не добудешь. Соленые огурцы, например, которые Агафья доставала из толстенького, с хорошими железными обручами, дубового бочонка. Откуда оно взялось, Илья решил не уточнять.

Поели. Святогор и его жена раскинули шатер на ночь. Илья решил спать на земле, головой на седле, завернувшись в попону, как он это делал всегда, когда не было дождя.

Дождя не ожидалось, висели звезды, огромные, какие бывают только в горах.

— Поживи маленько с нами, — сказал Святогор перед тем, как уйти в шатер, — и мне веселее, и тебя кой-чему поучу. Я ведь видел: балда балдой, но учиться хочешь.

****

Агафья была молчаливой; Илья не знал, разговаривала ли она с мужем, когда на ночь уходили в шатер, но временами ему казалось, что вдали от людей она и вовсе этому разучилась. Но он чувствовал в ней какую-то внутреннюю твердость, которую не мог истолковать. Однажды, когда он помогал ей мыть у ручья посуду, она вдруг остановилась. «А ты меня не жалей», — сказала ясно. И заглянув ему в глаза ярким синими (молодой девице впору!) глазами, добавила: «Не всякой такое счастье выпадает. Не всякой. Но всякая бы его хотела».

В последнем Илья усомнился, но промолчал. Счастлива — и ладно.

Святогор, как и обещал, уделял время, чтобы учить Илью воинской науке. Как с мечом биться, как стрелы быстро и точно пускать, по нескольку с одного натяга тетивы, как без оружия свалить недруга с ног или придушить локтем. Илья учился, удивляясь про себя, насколько сложна, обширна и хорошо продумана наука людей убивать друг друга.

Было странно, и Илья даже упрекал себя в бессердечии и неблагодарности, но ни совместное житье, ни даже воинская наука не породили привязанности. По крайней мере такой, какую Илья, зная себя, мог от себя ожидать. Святогор, как и жена его, как и сам Илья, говоруном не был; дни проходили в основном в молчании. Но дело было не в этом, что-то другое вставало между ними и мешало младшему горячо и доверчиво привязаться к старшему. Какое-то холодное, отстраненное, моментами даже злое равнодушие ко всему ощущалось в Святогоре, хотя было видно, что он старается его преодолеть — вот хотя бы возясь с Ильей. В первый вечер он сказал, что с Ильей ему будет веселее, но Илья не был уверен, что стало. Перед сном, закрывая глаза, он как будто видел, ощущал, что протягивает руку Святогору, берет ее в свою, а в руке — только холодный туман.

Однажды утром Святогор велел Илье полностью собраться, но шатра сворачивать не стали. И домик, в котором ездила Агафья, Святогор к седлу не привязал — усадил жену на коня впереди себя. «Недалеко тут», — обронил сухо.

Ехали и в самом деле недолго. Поднялись в гору, вошли в расселину. У Ильи нехорошо сжалось сердце: там стоял огромный каменный гроб. Крышка лежала рядом. Нелепость этой одинокой домовины посреди заросших лесом, живых, обычных гор было сродни той странности, какой были отмечены отношения Святогора с расстояниями и размерами. Вроде когда-то или для кого-то такое и было в порядке вещей, но не для людей, это уж точно.

«Ляг, примерься, — Святогор вдруг усмехнулся. Илья понял, что до сих пор ни разу не видел старого богатыря улыбающимся, и вот даже усмешки его не видел. И лучше бы так оно и оставалось. — Может, подойдет размерчик-то».

Отчего-то стало горько, горько и обидно, как бывает в детстве.

Илья сошел с лошади, полез в огромную домовину. Сивка тоненько и тревожно заржал. Камень был холодным, лежать было жестко и неудобно, наверху голубело небо. «Вылезай, хватит валяться, — услышал он голос Святогора, — не про тебя домовинка, не принимает».

Святогор слез с коня, спустил жену. Лицо у нее было спокойным и отпущенно-усталым, какое бывает у человека, который готовится к отдыху и больше уже не держит себя. С таким лицом она смотрела, как ее муж лег в гроб, пришедшийся точно впору, как повернулась крышка, накрыв лежащего до пояса. «Подойди, — сказал Святогор Илье, — дыхну на тебя, силу передам. Время мое пришло, не с ней же уходить. Она — здешняя». Что-то в последних словах Святогора почудилось Илье нежное, теплое, чего раньше не было ни в словах, ни в лице старого богатыря; подошел и наклонился он без колебаний.

Святогор дыхнул на него почему-то запахом разогретой сосны, каменной пыли, мокрых камней у речушки, самим свежим и горьким дыханием горной речки. Илья почувствовал, как связало его что-то с этой землей, медленным ростом корней в каменистой почве, соком в корявых стволах, водой, пробивающей себе путь. Святые горы делились с ним силой.