Илья - [57]

И вот теперь все опрокинулось навсегда. Лукавые шепотки, тайные расчеты, хитрые дела — все останется, а надежных рук и честности доброй — не будет. «Лучше было бы мне помереть, — подумала она спокойно, — вреда бы меньше было. Потому что — какая с меня польза?»

Но ведь дядько Илья был еще жив! Ну не сразу же он помер в этой норе! Просто нужно было торопиться, и торопиться нужно было ей, дочери владимировой, потому что это было ее дело, и сделать его, кроме нее, было некому. Ради отца.

Он ведь спохватится, да поздно будет.

Она и сама не понимала, откуда у нее, шестнадцатилетней, взялась эта твердость в разговоре с землекопами и плотниками, этот тон заказчицы, ослушаться которую — себе дороже, а вот откуда брались золотые гривны — объяснять не надо. Монистов у дочери Владимира никто не считал. И никто уже не посчитает. Если спросят, — ну, скажет, засунула куда-то, а куда — забыла. Пустяки это.

****

Денник натальиного коня был, считай, отдельной конюшней, стоявшей наособицу. Девушка, летавшая в детстве выше крыши дружинной избы, выбрала себе коня — зверя, который разносил вдребезги любой денник, чувствуя рядом других жеребцов. Подпускал к себе только конюха и хозяйку. Конюха Наталья выбрала (как знала!) Поликарпа, того, что ухаживал раньше за муромцевым Сивкой. Старик понял ее с полуслова. Это он удивительно быстро нашел и привел землекопов и плотников, незнакомых, молчаливых и быстрых. Землю Поликарп вывозил на тележке для навоза, никто в его сторону и не посмотрел.

Наталья помнила, как ее позвали (она сама так велела): «Уже близко, хозяйка. Заканчивать будем», как с последним ударом воздух качнулся в душную яму, и она, расталкивая работников, ворвалась туда первой. Илья полулежал, прислонившись к стене, с закрытыми глазами, и она, испугавшись, била его по щекам. Он открыл глаза, улыбнулся светло: «Ох, Наташка, княжья дочь. Пороть тебя некому было».

— Дяденька Илья, убегай быстрее, мы с Поликарпом и коней подготовили.

— С Поликарпом? Это хорошо. (Поликарп, уже стоявший рядом и державший факел, расплылся в улыбке в ответ на улыбку Ильи. Подбоченился гордо.) Только никуда я, княжна, не побегу, — сказал Илья твердо и спокойно. — Не Илье Муромцу по русской земле от русского князя бегать. Позор это. Здесь буду. Подожду, пока князь одумается. А придумала ты хорошо, только сама сюда больше не ходи — не гневи отца. Поликарп поможет.

Конюх часто и готовно закивал.

****

Конечно, она приходила: как же дядьке без женского догляда. Ход расширили, сделали ровным, удобным. Еще один ход — прямо наверх, узкий, — для дыхания. Лавки и стол плотники сделали прямо на месте, в яме. За дощатыми стенками — отхожее место. Поликарп чистил и носил воду. А свечи и еду с питьем Наталья носила. Дядько Илья еще Святое Писание попросил, читал, чуть шевеля губами. Наталья радовалась, а может, плакать хотела всякий раз, когда видела его таким: за столом, над книжкой, легкая седая прядь на лбу.

****

И пронеслось по Руси: нет больше Ильи Муромца. Замурован в яме по приказу князя Владимира, и косточки его сгнили. Нет больше заступника.

Русь оплакивала богатыря, оплакивала, но кое-где, шепотком, с оглядкой (попы за такое ругали и епитимью накладывали) поговаривали, что Илья Муромец воскреснет. Тихо ведь пока, спокойно на Руси, а если беда придет — Илья-то и вот он! Восстанет, возьмет свой меч и пойдет крушить врагов! Не зря же его ангелы на ноги подняли, не князю с ног свалить.

Глава 18

— Мы нашли его!

Трое в капюшонах, уже не первый день гостившие в прекрасном, выстроенном на веницейский манер, доме Морано, подались вперед. Сегодня хозяин — молодой Антонио Морано, ставший после смерти старого дона Антонио наследником его имущества и всех дел, — прислал за ними слуг в гостевые комнаты с просьбой прийти к нему в кабинет. И вот, наконец, появился он сам — и, видимо, с долгожданной вестью.

С тех пор, как умер старый казначей князя, и его наследники вступили в права наследования, их всех посетили посланцы Антонио с одним предложением: купить оставшиеся от Фомы Евсеича иноземные безделушки «на продажу и для подарков, которые дон Морано иногда делает своим гостям». Давали хорошие деньги, брали для виду многое из того, что предлагали им обрадованные наследники. Задорого купленные безделушки равнодушно ссыпались в ларь, хотя среди них были и примечательные: покойному казначею нельзя было отказать ни во вкусе, ни в чутье.

И вот, наконец, всплыло то, ради чего все затевалось. А ведь казалось уже, что надежда эта ложна, и у Фомы Евсеича — «малой мзды» — нужной вещи и вовсе никогда не было, что осталась она в княжеской казне, куда неприметного доступа у Морано не было, или вовсе, как говорили (старый дон Антонио не верил), запропала где-то по разбойничьим схронам.

Но Морано знали людей и знали пути вещей.

И вот он — грубой работы медальон с непонятными (для Морано, но не для его гостей) символами — тяжело и глухо звякнул о стол.

— Да, это он, — старший из троих, бритый, с резким лицом бережно взял медальон в руки. Он кивнул Морано — тот повернулся и вышел из кабинета. Но тут же лицо старшего гостя потемнело, когда он легким нажатием раскрыл медальон, — но он пуст!