Илья Муромец. Святой богатырь - [15]

Тяжелой рысью шли грузные кони. Свенельд, без шлема, с кровавой повязкой на лбу, без корзно и доспеха, в окровавленной рубахе, сутулясь в седле, провел дружину мимо князя и, поравнявшись, поднял страшный свой меч, так что заиграло солнце на окровавленной стали, и крикнул хрипло:

– Слава князю Святославу – победителю!

– Слава воеводе Свенельду! – звонко выкрикнул княжич, а дружина проревела из тучи пыли:

– Слава Перуну, дарителю побед!..

Тогда поняла Ольга: сын больше не ее! Свенельд отнял!

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?..»

Она бы вырвала сына из кровавых объятий варяжского воеводы, но княжеский долг не давал ей достаточно времени для воспитания сына. Еще Игорю говорила она: «Не след полюдьем князю ходить! Сие поход противу подданных своих!» Но князь не слушал. Был он немолод и нового не принимал! «Не нами заведено! – говорил он. – Не на нас и кончится».

«Так вот – кончится! – решила Ольга. – Не отдам сына своего на растерзание им ограбленных! Не отдам!» И учредила погосты, где постоянно стояли вон и постоянно жил тиун-данщик. И не он ходил дань собирать, но дань к нему привозили. А ежели какое селище не приносило дани урочной в срок, туда шли воины, и не за данью, а порядок учинять и виновных примучивать. Она объехала все земли подвластные, утишила все споры племенные, восстановила родовые владения, где род на род воевать поднимался, провела и пометила границы племен, установила оброки и дани постоянные и погосты возвела… Два года ушло на труд сей. И, воротясь в город свой княжеский Вышеград, увидела то, чего боялась пуще смерти, – княжич в Киеве в дружине варяжской живет и Свенельда за отца, а то и превыше почитает.

К матери он приехал, но она его словно не узнала. Стоял перед нею ястребок: светлоглазый, горбоносый, молчаливый не по-детски… Хотелось ей к нему кинуться, как маленького к груди прижать, но стояли позади дружинники Свенельдовы, без которых он шагу не ступал, да и взгляд сына был таков, что не приласкаешь, – воин стоял, в кольчугу дорогую одетый. Перемолвился с матерью о чем-то неважном и вдруг спросил с интересом:

– А в Новгородской земле охота какова? Вепри есть? Туры есть? Я нынче на вепря пойду! Конно! С Асмудом и Свенельдом…

И поняла Ольга – сына не воротить!

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою!..»

Никто слез Ольги не видел. Никто ведь при ней в горницу ее не входил…

Но в переходах теремных увидала она Улеба. Годовалый Улеб – сын Игорева родака. Святославу брат двоюродный. Убежал Улеб от няньки, да в переходах заблудился и плакал, на ступенях сидя. Подхватила его Ольга на руки, отерла слезы, утешила, прижала ребенка к себе, будто найденыша обрела. И ласкала его и миловала от всей своей материнской тоски. Святослав увидел Улеба и спросил, как обычно, кратко:

– Кто это?

Ольга растерялась и ответила невпопад:

– Улеб – маленький! Брат твой.

– Брат? – криво усмехнулся княжич.

– Двоюродный! Твоего отца племянник…

Но Святослав уже не слушал. Дружина ждала его. Сети были к седлам приторочены, рогатины извострены. И поняла Ольга, что потеряла сына навсегда. Улеб тискался к щеке, поворачивал к себе лицо Ольги.

«Кому возвещу печали моя? Кому поведаю тоску мою?..»

Всякий загнанный в угол – хоть зверь, хоть человек – ищет выхода, ищет союзника, товарища в помощь…

* * *

Хазария еще при жизни Игоря провела успешный поход на Киев, принудила князя стать ее подданным и обложила огромной данью. Хазарские каганы предчувствовали скорую свою гибель, но не могли просчитать, от кого. Тогда стали они казнить всех христиан, в том числе и живших в Итиле, и живших в степи и в Причерноморье. Были вырезаны многие хазары-христиане и многие иные народы, принявшие крест Христов. Хазары вырезали алан, населявших донские степи. Изгнали священников аланских, и те, таясь конного и пешего, побрели в Киев, где пополнили и братию монашескую, в пещерах подвиг свой свершающую, и общину христианскую, коя в киевских владениях была.

Вот к ним-то – гонимым и сирым – потянулась Ольга. Потому – видела: эти люди – в горе и несчастье, а не печальны. И сколь на них беды ни обрушивается – стоят, словно ждут новых бед, и от бед тех духом укрепляются! Однажды призвала она двух варягов-дружинников, кои не скрывали, что Христу веруют, и приказала: «Ведите меня тайно на христианское моление».

Ночью молчаливые воины вывели ее тайным ходом из Вышгорода и провели оврагами к пещерам киевским. Шли без огня в ослепительном сиянии лунном, сквозь черные тени оврага. Наверху темнел Вышгород, на другой горе светил факелами на башнях, шумел песнями дружинников и взвизгиванием девок срамных Киев. А дружинники с княгиней спускались по кремнистой, поблескивающей в лунном свете тропе все ниже и ниже, пока от стены, словно кусок тени, не отделился монах и не протянул Ольге каганец, при свете которого она вступила в узкий ход… Задевая плечами за стены шершавого песчаника, долго шла в узком, на одного человека рассчитанном проходе, точно в самое нутро земли спускалась. Пересекались-змеились хитростные переходы, и поняла Ольга – небывальцу сюда не войти и отсюда не выйти, иначе бы давно монахов печорских перерезали. Здесь они, в самом теле земном, Христом хранимы. Потому, понимая, что над головою тяжесть земная немыслимая, не боялась ее княгиня, а наоборот – словно на волю выходила. Отрывалась от забот бестолковых, бесчисленных, от всех страхов и суеты дневной.