Илья Муромец. Святой богатырь - [137]

Этот страх заставлял его ежедневно посылать гонцов в Польшу – собирать всех, кто обижен или, как ему казалось, обделен вниманием умершего князя, и таковые находились.

Это была прозападная партия, что собралась вокруг Святополка при Рейнборне, первый же среди них – боярин Путьша.

Словно боясь дневного света, собирал Святополк сторонников своих по ночам. Грохотали конские копыта по деревянным мостовым киевским, скрипели, отворяясь, теремные ворота, и, бряцая доспехами, сбирались люди при свете факелов в палатах, забывших шум пиров.

Черноволосый худой Святополк, все больше напоминавший ворона, казалось, был сжигаем каким-то внутренним огнем. Он старался не смотреть в глаза своим собеседникам, да те тоже не старались – боялись увидеть в темной глубине их то, о чем все догадывались. Бояре и воеводы, верные Святополку, понимали, что удержаться у власти Святополк может, только уничтожив детей Владимира. Первый же среди них был командовавший отборной и хорошо обученной ратью Борис, в святом крещении Роман.

И ведомо было Святополку, что из Киева уже скакали к Борису в войско, ко Белгороду, где стоял он, ожидая нападения печенегов, посланцы, предлагая себя и дружины свои проливу Святополка, что понавел попов римских и рыцарей польских в Киев. Святополку цену знали и ведали, какую политику станет он проводить.

Потому собравшиеся ночью в Отиевом тереме приближенные Святополка долго не разговаривали.

Святополк сидел нахохлившись на старом троне-кресле Владимира, напоминая большую зловещую птицу. Молча стояли перед ним закованные в доспехи воеводы и бояре вышеградские. Первый же среди них – Путьша.

Немые как изваяния, наемные варяги встали у дверей палаты, словно вернулись времена Ольги и Святослава.

– Признайтесь мне без утайки! – сказал, поднимая крупную голову, Святополк, взглядывая пронзительно на собеседников. – Признайтесь мне без утайки: преданы ли вы мне?

Стало ясно, что князь говорит без обиняков. Разговор будет коротким. Путьша ответил:

– Все мы готовы головы положить за тебя…

– Если вы обещали положить за меня свои головы, то идите тайно, други мои, и где встретите брата моего Бориса, улучив подходящее время, убейте его…

Порыв ветра мотнул факельные языки, и тень метнулась темная, хищная, вроде как и не от Святополка. Странный обычай воскрес во дворце православного князя. В кубок плеснули вина и, уколов себе руку, сцедили в темное вино по капле крови, затем пустили кубок по кругу. Пили, стуча зубами о серебряную оковку, понимая, что дают клятву сатанинскую, неправедную и задумали преступление.

Пившие же были: Путьша, некрещеный воевода славянский Талец, польские рыцари, на службе у Владимира бывшие, – Елович и Ляшко… Укрывшись темными плащами, ночью же разъехались они по домам своим, а под утро собрались со слугами и поехали конно к реке Альте, где стоял с дружиною Борис.

* * *

Скакали к Борису воинские мужи, приводили своих челядинов оружно. Приступали к нему и воеводы дружины его. Глас был общий:

– Пойди, сядь в Киеве на отчий княжеский стол – ведь все воины в твоих руках.

Дружина, изготовленная для боя, озлобленная тем, что печенегов, противу кого ополчилась, не встретила, требовала немедленного ответа.

Борис смотрел на выстроившихся крепких ребят со щитами и мечами, готовых идти на Киев, как на столицу чужого царства, смотрел на воевод в окружении ближних своих оруженосцев и чувствовал страшное одиночество свое и невыразимую тоску.

– Видно, так тосковал Христос, когда просил Отца Небесного пронести чашу страданий мимо него, – сказал он ближайшему своему соратнику и оруженосцу, родом венгру, Георгию.

– А что ты медлишь? – не понял воин. – У Святополка силы – никакой! Он, сказывают, послал к печенегам да полякам, но они еще не подошли! Мы же близко стоим! Конница пойдет, и нет Святополка!

– Он брат мне! – сказал Борис.

– Какой брат! – закричал Георгий. – Все в Киеве знают, что он – сын Ярополка. Владимир-князь его мать беременной умчал!

– Отец мой мертв, – сказал тихо Борис. – А его я всегда братом почитал. В том и вырос.

– Да не брат он тебе, и никто его нынче братом твоим не считает, – горячился кудрявый и подвижный Георгий. Он ходил по шатру, и золотая гривна на шее – подарок Бориса – посверкивала в вырезе его рубахи на мускулистой смуглой шее.

– Значит, когда нужно – брат, а когда нужно – нет… – грустно улыбнулся Борис.

– Да ты что, не понимаешь, что будет, если он на престоле киевском усядется? Державе новой – конец! Придут папские попы да рыцари из стран западных… Ты что, не ведаешь, что с Польшей, а наипаче того с Чехией приключилось?

– А что приключится, ежели я на брата своего меч подыму? – спросил Борис.

– Отец твой Владимир, царствие ему небесное, не боялся проливу братьев своих идти! Проливу Ярополка да Олега!..

– Вот за тот грех мы и расплачиваемся! – твердо сказал князь. – Воины-то пока не понимают, но ты-то, друг мой ближний, пойми: не в силе Бог, но в правде! И ежели правду мы менять ежечасно станем, что от нее останется? Мы же христиане! Как же мы завет Божий нарушим? – Борис говорил, и с каждым словом голос его крепнул, точно он убеждал сам себя. – Конца не будет! Я пойду на Святополка, Ярослав – на меня, – Глеб подрастет – на Ярослава… Чем сей грех братоубийственный остановим?