Илья Ильф и Евгений Петров - [22]

Старые, расхлябанные автомашины до сих пор называют «антилопами», в память знаменитого зеленого кара Адама Козлевича; фиктивные или бесполезные учреждения — «конторами по заготовке рогов и копыт»; престарелых болтунов и бездельников — «пикейными жилетами». Никифор Трубецкой-Ляпис с его поэмой о Гавриле стал синонимом невежественного поэта-халтурщика. Целая категория современных «стиляг» может узнать себя в людоедке Эллочке. Критики долго не могли столковаться относительно образа Остапа Бендера, споря о пропорциях типического и нетипического. А имя его, независимо от «признания» или «непризнания» критиками, давно уже сделалось нарицательным.

Да, Бендер как исторический тип лишен в нашем обществе социальных корней. На короткое время нэп лишь гальванизировал такого рода людей. Однако с гибелью нэпа и даже с гибелью самого Бендера как великого комбинатора не кончается Бендер как синоним авантюризма. Он наделен такими чертами, которые делают этот образ более емким. Бендеровское начало шире Бендера. В этом смысле нам всякий раз вспоминается Бендер при разоблачении разных новоявленных плутов и проходимцев. Возьмем более мелкую сошку. Вот, например, архивариус Старкомхоза Варфоломей Коробейников — эпизодическая фигура второго или даже третьего плана. Но это тоже лицо типическое. У себя дома Коробейников бережно хранит все ордера на реквизированную купеческую мебель. Зачем, спрашивается? «Живем мы, знаете, как на вулкане... Все может произойти... Кинутся тогда люди искать свои мебеля, а где они, мебеля? Вот они где! Здесь они!» На сорок четвертом году революции нам уже трудно представить человека, который, как Коробейников, жил бы надеждами на реставрацию старых порядков. Но когда Ильф и Петров писали «Двенадцать стульев», такие монстры еще не перевелись. Благополучно здравствовал Коробейников, жил на белом свете глупый старик Дыркин, герой раннего фельетона Петрова, духовный брат Коробейникова. Сатира Ильфа и Петрова тут направлялась против реальных носителей зла. Но это не состарило ее. Ведь корысть и жадность — явления более широкого порядка. Вряд ли сейчас кому-нибудь взбредет в голову, как скаредному Коробейникову, трястись над старыми бумажонками, давно утратившими всякую реальную ценность. Однако обличение стяжательства по-прежнему остается боевой задачей сатиры. И не все в образе Коробейникова так уж неузнаваемо.

Думается, что тридцать лет вполне достаточный срок для того, чтобы, отрешившись от крайностей в хуле и похвале, дать объективную историко-литературную оценку романов Ильфа и Петрова. На их стороне был Луначарский, был Маяковский, который назвал «Двенадцать стульев» замечательным романом, а образ Гаврилы — классическим, был Кольцов, который защищал сатириков от нападок рапповцев, был Горький, чье авторитетное вмешательство помогло сломать бюрократические рогатки и ускорить издание «Золотого теленка». В то же время о книгах Ильфа и Петрова сказано и написано столько раздражающе обидного и несправедливого, что, едва только прикасаешься к этой теме, как невольно настраиваешься на полемический тон. Но, очевидно, такова уж судьба большинства произведений сатиры: им долго суждено возбуждать горячие споры и не скоро становиться предметом бесстрастных академических исследований.

История возникновения романа «Двенадцать стульев» по-своему любопытна. Она кое-что объясняет в самом его замысле и содержании. Мы уже знаем, что идею романа подал Валентин Катаев. Однажды в комнате четвертой полосы он пошутил, что давно уже собирается стать советским Дюма-отцом и скоро объявит прием негров в мастерскую советского романа. Потом, заговорив более серьезно, Катаев стал развивать сюжет одного из будущих романов. Это был сюжет «Двенадцати стульев»:

— Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман?

В комнате четвертой полосы по крайней мере двум сотрудникам — Ильфу и Петрову — идея романа понравилась. Чем она привлекала? Занятностью вымысла? Да, конечно, и занятностью вымысла. Толстые романы Ильфа и Петрова, так же, впрочем, как и тонкие их рассказы, не в пример некоторым пухлым произведениям их современников, всегда построены на зависть увлекательно. Забота об остром и динамичном сюжете была для них не последним делом. Правда, история погони за пропавшими сокровищами сама по себе достаточно традиционна. После выхода «Двенадцати стульев» критики находили аналогичные сюжеты в рассказе Конан-Дойля «Шесть Наполеонов» (где два жулика гонялись за серой жемчужиной Борджиа и один перерезал другому горло, как Воробьянинов Бендеру), находили в кинофильме «Кукла с миллионами», потом в романе Льва Лунца и где-то еще... Авторов «Двенадцати стульев» это, по-видимому, не смущало. Традиционность авантюрного сюжета была им даже на руку, открывая дополнительные возможности не только для иронического переосмысления истории погони за бриллиантами, но и для внутренней полемики с теми скороспелыми приключенческими романами — отечественными и переводными,— которые в 20-е годы разные частные и получастные издательства щедро выбрасывали на книжный рынок.