Илья Ильф и Евгений Петров - [18]

Среди разнообразных тем, которые в мо-лодости занимали Ильфа, особое место при-надлежит кино. И в этом есть своя закономерность. Начало литературной деятельности Ильфа совпало с всеобщим увлечением кинематографом. То было время появления первых фильмов Эйзенштейна, Пудовкина, Довженко. Из Франции Эренбург привез работы киногруппы «Авангард». Замедленные съемки в картине «Париж уснул» всем тогда казались необыкновенным открытием. Зритель хотел знать, как делаются фильмы. Его интересовали «секреты» производства. И молодой фельетонист Илья Ильф охотно, с юмором описывал повседневный быт киностудий, курьезы съемок, «пробы» актеров, пока не ставя перед собой больших задач, а просто давая волю своему остроумному перу, так же как это делал в ранних юморесках Евгений Петров. Наверное, Ильфу нравилось погружаться в тот иллюзорный мир, где для читателей все было неожиданно. Ведь комические «наоборот», которые Ильфу случалось наблюдать на съемках фильмов «Бухта смерти» или «9 января», могли чем-то напоминать превращения героев юмористических рассказов. Мужчина умеренно злодейского вида оказывался отпетым кинонегодяем. Драма морских пучин разыгрывалась в нагретой воде. Женщина с ангельской внешностью превращалась перед киноаппаратом в настоящую тигрицу, так что режиссеру то и дело приходилось удерживать тигрицу, чтобы «не перетигрила».

Впрочем, с веселой непосредственностью и, я бы даже сказал, добродушием он писал главным образом свои репортажи из павильонов киностудий, где всевозможные комические неувязки производства можно было и не принимать слишком уж всерьез. Гниль и пошлость в искусстве, в литературе, а заодно, добавим, и в быту он умел травить смехом, как в коллективе «Гудка» травил и высмеивал халтуру и ремесленничество на газетных полосах. Всякое унижение таланта сердило его. В таких случаях он становился едким и язвительным. Рецензия Ильфа на американский фильм «Два претендента», в котором Мэри Пикфорд заставили проделать неумную комбинацию — играть сразу две роли — мать и сына,— принеся незаурядное дарование актрисы в жертву дешевым трюкам,— называлась убийственно метко: «Компот из Мэри». А в рецензии, или, точнее, остроумном кинофельетоне, на другой американский фильм, «Клинок Керстенбрука», Ильф высмеял псевдоисторический «шурум-бурум», который американцы беззастенчиво перетаскивали из одной картины в другую, проявляя заботу лишь о том, чтобы не пропали декорации, оставшиеся от предыдущих постановок, и замок, построенный для «Доротти Вернон», мог фигурировать в «Клинке Керстенбрука». Способному исполнителю главной роли Ричарду Бартельмесу в картине делать было нечего. А вот шпага Керстенбрука поработала вовсю и уже к середине фильма энергично расчистила экран от множества суетившихся там джентльменов... О таких выступлениях Ильфа не грех вспоминать почаще. Ведь на советский экран, кроме хороших зарубежных фильмов, и сейчас еще прорывается всевозможный «шурум-бурум». А традиции кинофельетона, соответственно оценивающего подобную продукцию, к сожалению, стали забываться.

Но, конечно, особенно близко к сердцу Ильф принимал успехи и неудачи отечественного киноискусства, ревниво сравнивал наши фильмы с иностранными, резко критиковал все, что, по его мнению, мешало росту советского кино. Прошумевшая на экранах «Медвежья свадьба» ему не понравилась, так как сильно смахивала на пышные дореволюционные фильмы из «Золотой серии» Ермольева.

«Если бы не была в конце картины показана фабричная марка Межрабпома-Руси,— писал Ильф,— то народы так бы и ушли из кино в убеждении, что картину делали у Ермольева. Это не в упрек сказано... Но и не в похвалу. Ермольев работал не в 1925 году, а в 1917-м».

Современность — вот один из важнейших для Ильфа критериев при оценке произведений искусства, и в частности кино.

«Могут сказать,— продолжал он в заметке о «Медвежьей свадьбе»,— что нельзя требовать современности для картин, самый сюжет которых касается происшествий баснословных... Никто не требует, чтобы борьба крестьян с литовским графом, в которого не совсем правдоподобно вселился медведь, носила пламенно-марксистский характер. Но совершенно необходимо, чтобы советская картина не пахла «Золотой серией».

Не слишком доброжелательно разбирая «Медвежью свадьбу», Ильф, однако, готов был признать и высокий уровень режиссуры и мастерство актеров. Но что общего с искусством имели ремесленные, развлекательные фильмы «под заграницу», «с шиком третьего разряда», которые одновременно с фильмами, талантливо отображающими советскую действительность, тоже выходили под маркой Межрабпома? Недаром Ильф в одном из своих фельетонов в сердцах называл Межрабпом «коммерчески-иностранным» предприятием и резко упрекал его за идеологические срывы, за попытки приспособляться к вкусам нэпманской публики и в угоду кассе выпускать фильмы непременно из жизни «наизаграничнейших графов в голубых кальсонах» и красавиц, чьи «пышные формы напоминали лучшие времена человечества».

Такие фельетоны Ильфа, направленные против приспособленцев и халтурщиков, взявших на себя неблагодарную задачу потрафлять вкусам мещанского зрителя, непосредственно перекликались с его фельетонами, высмеивающими мещанский, нэпманский быт. Ильфу претили доморощенные эпигоны буржуазного искусства, привыкшие, как говорил Демьян Бедный, работать «с пригоночной к Парижу». Претили и развязные вульгаризаторы-леваки, те, что трудились «не покладая лап», ко всему приспосабливаясь и припутывая свои тошнотворные вкусы. Малый мир жучков-халтурщиков и в сфере искусства существовал параллельно большому миру, изобретая свою «вечную иглу». Разнообразные Остапы Бендеры от искусства, лишенные его талантов, но наделенные ловкостью и пронырливостью Остапа, хорошо понимали, что их товарец должен быть созвучным эпохе, иначе вряд ли сможет найти сбыт. Не зря под все мелкие и пошлые изделия своего ума «совмещане и совпошляки» старались подвести «гранитную базу коммунистической идеологии». Это они «специально» для рабочей аудитории перелицовывали шекспировского Ромео в советского Ромео-Ивана (рецензия Ильфа на спектакль «Иван Козырь и Татьяна Русских»), обогащали календари ультрамодными именами Текстелин, Бебелина, Плехан, Лассалина (Ильф просил не путать «ослепительное» имя Лассалины с Мессалиной, «женщиной явно не марксистского поведения»), кроили примитивные киноагитки, придумывали настольную игру «Мировая революция», которая даже ребенку помогала «без всяких усилий, совершенно незаметно изучать политграмоту», и сочиняли рвущие сердце красные романсы.