Иллюзия любви - [23]

«Вот и все, – подумала я, – теперь воздействовать на милиционеров своим даром внушения – не только бессмысленно, но и опасно. Теперь нужно думать о том, как бы свести все это безобразие на нет... Ведь за такие дела Васику грозит минимум – пятнадцать суток. Или пятнадцать суток теперь уже не дают?»

Пока я стояла у машины, не зная, что мне предпринять, здоровяк Петька уже справился с окончательно озверевшим Васиком – придавив его к земле громадных размеров коленом, он ловко защелкнул на запястьях нарушителя наручники, и поднявшись с земли, отряхнул руки и поправил на груди автомат:

– Готово, – прогудел здоровяк Петька, обращаясь, судя по всему, к инспектору Барбосову, – и не надо было наряд вызывать. Я этого ханурика за пять секунд скрутил бы. Чего вы канителились, непонятно...

– Я его, гада... – сдавленным голосом пробормотал один из милиционеров, потирая ушибленную челюсть, – он у меня еще в отделении натерпится, падла... Оказание сопротивления при задержании.

– И нанесение тяжких телесных повреждений исполняющим свои обязанности, – пропищал инспектор Барбосов.

– Да ладно вам, – басом сказал здоровяк Петька и неожиданно подмигнул мне, – у него же беляк просто. Белая горячка... А ты, красавица, чего ждешь?

– Это вы мне? – осведомилась я.

– А кому же еще? – удивился Петька. – Тебе, конечно. Пожалуйте в машину.

– А-а...

– А ваш транспорт мы отгоним сами...

Ничего другого мне не оставалось, как подчиниться. Конечно, я могла бы сконцентрировать всю свою экстрасенсорную энергию и несколькими энергетическими разрядами уложить всю компанию на месте, но...

Но я все-таки не преступник. Мы ведь ни в чем не виноваты... Ну, кроме Васика, конечно. Так значит, разберутся и отпустят. Особенно, если Даша позвонит своим родителям, или Васик – своим.

– Красавица! – снова гуднул мне здоровяк Петька. – Не заставляй нас ждать!

– Да-да, – вздохнула я, – сейчас иду.

Васик, совершенно потерявший человеческий облик, извивался на асфальте, словно огромный червяк; рычал, лаял и пытался укусить инспектора Барбосова за форменный ботинок.

* * *

Телефон она отключила, и тотчас – родившаяся в динамиках пустота рванулась наружу – и погасила шум автодвигателей, гудки, крики, текущий под садовыми лавочками шепот; но прежде всего звуки ее собственного голоса.

Да, да, так и все было, да, так и все и начиналось – тогда, когда она – Нина – в первый раз была вынуждена расстаться с Борисом, в очередной раз выезжая за границу.

Тогда она уже была замужем. Первый муж Нины был намного ее старше и разница лет, словно длинный коридор, наполненный гулкой пустотой, с первых же дней ее замужества начала отдалять молодоженов друг от друга – и неизбежно привела к тому, что в одну из случайных поездок в родной город (Нина уехала вместе с мужем в Европу, где тот трудился на производстве, как квалифицированный специалист, необходимость в задействованности которого была такова, что его даже выписали из-за границы); да, в одну из случайных поездок в Москву Нина встретила бывшего товарища по музыкальному училищу и после бурной вечеринки с вином и танцами, осталась с ним на ночь, а потом и на всю жизнь.

Развестись с бывшим мужем оказалось на удивление легко. Нина из Москвы больше не выезжала, просто выслала заверенные адвокатом бумаги в Европу, а приехавший спустя несколько месяцев муж подписал их. Несколько часов ожидания заседания суда (Нина с молодым и будущим супругом ждала в машине на улице, а бывший муж, неловко выпрямив горбатую спину на деревянной скамье, уныло стирал с пальцев вечные чернильные пятна, которые только и запомнила Нина из той, прошлой жизни); полчаса казенного разговора, когда никто из участников процесса старался друг на друга не смотреть – и вот Москва захлопнулась вокруг Нины последним обручальным кольцом.

Прошло только несколько недель, и Нина уже получила возможность упиваться целыми днями счастья, совместными походами в кино и в гости, которых была лишена за неполный год жизни с всегда занятым первым мужем.

Все трудности жилищного, финансового либо какого-другого житейского плана Нина, да и Борис тоже – воспринимали как очередное приключение, поэтому, наверное так легко они эти трудности преодолевали.

Нина часто вспоминала это время – потом... Когда вдруг солнечное утро, всегда пылавшее за окном, независимо от того, какого положение принимали стрелки на часовом циферблате, внезапно и мгновенно сменилось угрюмой и безмолвной темнотой; и остановились старинные часы, доставшиеся Борису от его прабабушки-графини... Стрелки второй год уже показывали половину третьего не то ночи, не то пополудни, а Нина иногда подходила к неподвижным гирькам и мертвому маятнику и тихонько бормотала:

– Тик... тик...

Так вот неожиданно оборвалась лента времени, и все, что было до этого, полетело в бездонную дыру разрыва, скользя по обугленным краям.

– А ведь могло все быть совершенно иначе, – вдруг вслух проговорила Нина, – ведь Борис... Он был такой талантливый музыкант. И только-только его будущее начиналось. Он уже давал раз в месяц по одному или два сольных концерта в самых престижных залах Москвы. Еще немного и он бы получил всемирное призвание, но...