Иллюзии успеха - [12]

— В тот же год?

— В тот же год! Надо ли объяснять вам, как я был счастлив?

— Ваши отношения с Вале в тот период?

— Солнечные.

— Когда погода стала портиться?

— Четыре года назад.

— Что же произошло?

Дени резко подался вперед.

— Понимаете, господин комиссар, я ведь сделал себе какое-никакое имя тяжелой работой в течение шести лет! Меня знали директора театров, режиссеры телевидения имели полную возможность меня оценить, и в кино я уже пошел в гору. Без ложной скромности скажу, что очень серьезно подхожу к своей работе, к своим ролям. А это всегда заканчивается признанием. Мне звонили, господин комиссар! У меня спрашивали, когда я буду свободен! Время переменилось: теперь уже на студиях я со стороны смотрел на статистов, охотящихся за заработками. — Дени сделал жест, призванный, видимо, рассеять некую двусмысленность, и тут же заговорил снова.

— Не подумайте только, что у меня, как говорится, закружилась голова. Нет, просто, одолев барьеры, я жил и радовался новой жизни, не более того…

— Давайте вернемся к Вале.

Актер несколько раз мотнул головой, крепко зажмурив глаза.

— Возвращаюсь, господин комиссар. Я был всегда очень пунктуален в отношении сорока процентов, а господин Вале, со своей стороны, больше не беспокоился о создании рекламной шумихи вокруг моего имени. Потом я решил, что слишком много плачу. Вале по-прежнему находил мне контракты, но ведь его усилия по моему «продвижению» теперь практически свелись к нулю! Вот я и подумал, что пора пересмотреть соглашение.

Комиссар прервал его.

— Кстати, ваше соглашение было письменным?

— Конечно же, нет. Но Вале всегда присутствовал при подписании контрактов. Значит, короче, если я соглашался признать пункт о пятнадцати процентах, то платить еще двадцать пять отказывался, поскольку не получал взамен ничего. Ни рекламы в газетах, ни заметок в журналах, ни выступлений по радио, ни, в особенности, по телевидению. Ничего!

— Как он отреагировал на ваше решение?

— Он обрушил на меня целую гору упреков и затаил недоброе.

— Что же было потом?

— Ничего особенного. Если не считать, конечно, того, что господин вале больше не предлагал мне контрактов. Честно говоря, я не слишком переживал по этому поводу, потому что должен был вот-вот встретиться с итальянцами из «Чинечитты». Бертолини собирался ставить совместную франко-итальянскую картину, очень дорогую. Ее готовили для Каннского фестиваля! Я ездил в «Чинечитту»! Я виделся с Бертолини! И он согласился доверить мне третью главную мужскую роль! Представляете, господин комиссар: у меня должно было быть несколько сцен с Мастрояни! Когда я уезжал от Бертолини, дело было улажено. На следующей неделе мне надо было зайти к Шальвану — генеральному директору и президенту компании «Ривьера-продюксьон», представлявшей в совместной продукции французскую сторону, — и подписать контракт. — Он проглотил слюну. — Но назавтра после моего возвращения в Париж мне позвонил Вале…

— Чего он хотел?

— Хотел знать, не передумал ли я… — Робер Дени передернул плечами. — Я подтвердил свою позицию. Он никак не хотел с этим примириться. А я… Я был еще в угаре от поездки в Италию, от нового поворота в моей судьбе… Ну, и послал его куда подальше… А поскольку, как мне показалось, он плохо понял, имел глупость объявить ему, что он рискует потерять и последние пятнадцать процентов, ибо впредь я, очевидно, смогу обходиться без его услуг! Бесполезно говорить, что я вел себя хуже идиота! Я это знаю, сам сколько раз повторял себе. Только попробуйте поставить себя на мое место. Я ведь шесть лет работал как вол и все шесть лет исправно ему платил! И в течение этих шести лет, как уже говорил, сделал себе имя! Доказательство? Предложила же мне «Чинечитта» роль без всякого посредничества Вале! Контракт был уже почти в кармане! Ну и вот, когда я в тот вечер швырнул трубку посреди разговора с Красавчиком Шарлем, я словно завоевал свободу. Такое было ощущение. — Дени задрал голову и погрузился в созерцание потолка. Когда он снова посмотрел на комиссара, Тьебо заметил, что в глазах артиста блестят слезы. — В пятницу я приехал в Нейи. Личная секретарша Шальвана провела меня в кабинет и там объяснила, что проект, касающийся меня, не может иметь благоприятного продолжения. Я был поражен, хотел немедленно связаться с Римом. Поговорить с Бертолини — он же дал мне слово! В ответ на мою просьбу красотка, ни слова не говоря, вытащила из папки телеграмму. От него самого, от Бертолини! И там он давал согласие на то, чтобы меня исключили из числа актеров, снимающихся в его фильме. Ну, тут я опять взорвался. А она стала мне объяснять, что один из компаньонов месье Шальвана поставил условием своего финансового участия в проекте присутствие в титрах некоего актера, и что у нас — то есть у того актера и у меня — одно амплуа, а в фильме такая роль единственная… И вот в эту самую минуту нашей беседы с секретаршей в кабинет входит наш дорогой Шарль и делает вид, будто страшно удивлен, что застал меня здесь. Удивлен! Как знаток этого дела, я высоко оценил его маленький этюд…

— Когда же все это было?

— Ну, этого-то я до конца своих дней не забуду! 25 октября 1974 года. В пятницу.