Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [46]

Не случайно столь стремительным оказалось их сближение с Ваней Капустиным, в чью мастерскую я его однажды привел. Многочисленные скульптурные портреты Базанова, им сделанные, как и те фотографии, которые удалось раздобыть, служат теперь для меня объектом мучительных размышлений: что такое Базанов? Чем стал он для нас и чем были мы для него — все вместе и каждый в отдельности? Чем были для него женщины, с которыми он изменял своей бедной жене, и сотрудники, ради которых он забывал женщин. И какую роль сыграла в его жизни Верочка Касандрова — первая любовь, недостижимая мечта и боль отроческих дней. Непримечательное, ничего не обещавшее, ничем не проявившее себя во взрослой жизни существо, чье имя достойно упоминания лишь в связи с одним ее воистину провидческим высказыванием той поры, когда эта посредственная ученица московской школы покорила сердце будущего профессора. Несомненно, уже первый в базановской жизни порыв действенного идеализма вознес ее на недосягаемую высоту. Вполне очевидно также, что Верочка побывала в поднебесье, ничего при этом не поняв и даже не почувствовав.

После уроков Витя Базанов поджидал Верочку в школьной раздевалке, медленно натягивая на себя пальто, несчетное число раз проверяя содержимое портфеля, иногда специально забывая в классе учебник или тетрадь. А когда медлить с уходом становилось невозможно, он решительно направлялся к выходу, доходил до угла переулка и там с самым сосредоточенным видом принимался расхаживать то по одной, то по другой стороне улицы, так что у случайных прохожих, с чьим мнением о себе юный идеалист, конечно же, наверняка считался, этот его кольцевой маршрут не должен был вызвать подозрений. Он как бы шел то из школы (первая смена), то в школу (вторая смена), все время оставаясь практически на одном месте.

Дождавшись Верочку, он тайно провожал ее до дома, следуя всякий раз на значительном расстоянии, чтобы остаться незамеченным, смотрел ей вслед, с замирающим сердцем проходил мимо подъезда, в котором она скрывалась, и отправлялся домой, умиротворенный, счастливый и несчастный одновременно.

Он был первый  т а к о й  в их классе. Единственный. В их классе с другими  э т о г о  пока не случалось.

Об  э т о м  узнали. Его выследили. Над ним смеялись. Грозили избить. Почему? За что? Он оказался не как все, откололся — вот за что. У одних были сильные кулаки, у других — хорошая успеваемость, а он вдруг заполучил  э т о  — ни за что ни про что. Ему говорили: «Дурак Базанов, за девчонкой бегает». Кто-нибудь, вроде нашего Бунцева, писал на доске: «Базанов — Касандрова», забирался на парту, приседал, как обезьяна Чита из трофейного кинофильма «Тарзан», и нелепо размахивал руками. Ему говорили: «Ты дождешься, Базанов, ты получишь».

Кончилось тем, что целая компания стала провожать Верочку до дома — собезьянничали! — не делая, впрочем, из этого тайны. Без стеснения заговаривали с ней, приглашали в кино и вообще вели себя так, будто они  о т к р ы л и  Верочку. А когда Базанов решил наконец объясниться и начал донимать ее ревностью, четырнадцатилетняя Верочка произнесла ту самую фразу.

— Смотри, Базанов, ты плохо кончишь, — кокетливо сказала она.

В тот злосчастный день, в пятницу, когда мы ехали втроем на такси по сумрачной, мокрой осенней Москве, сие высказывание школьной подружки вспомнил и со смешком повторил сорокалетний человек, к которому оно некогда относилось. К сожалению, нет ни одной фотографии, подтверждающей эти воистину пророческие слова, если не считать снимка на лестнице, о существовании которого знаю я один.

Неожиданно мне удалось собрать много базановских фотографий. Несколько лет подряд я не расставался со старенькой довоенной «лейкой», подаренной мне отцом, ни в институте, ни дома, ни на улице. Долгое время я состоял бессменным фотокорреспондентом нашей институтской стенной газеты. «Лейка», к которой все настолько привыкли, что перестали замечать, висела на груди поверх халата весь рабочий день как неотъемлемая принадлежность моей личности. Мои снимки в газете, как и специальные фотомонтажи, которые приравнивались к очередному выпуску, пользовались успехом и поощрялись руководством, поскольку не только «повышали качество стенной печати», как было написано в одной из врученных мне грамот, но и позволяли перевыполнить план выпуска газет, что вызывало бурное одобрение заинтересованных и ответственных лиц. Впрочем, я взял себе за правило не рыскать по институту в поисках сюжетов, а снимать лишь то, с чем естественно сталкивался как старший научный сотрудник.

Я настолько свыкся с болтающейся на коротком ремешке «лейкой», что, разгуливая по театральному фойе (это случалось редко) или направляясь в гости (гораздо чаще), ловил себя на мысли, что мне чего-то недостает, и испытывал какое-то беспокойство, будто что-то потерял или забыл. Даже шея уставала, лишенная привычной нагрузки.

Часто снимать приходилось в помещении. При постоянно взведенном затворе и пленке высокой чувствительности требовалась секунда, чтобы подготовиться к съемке. Одно время я увлекался репродуцированием, добивался эффектов, многократно переснимая, кадрируя, увеличивая или уменьшая снимки. Благодаря фотографии я познакомился с Капустиным.