Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [109]

С удивительной легкостью, столь не соответствовавшей преклонному возрасту и фигуре, тов. Шапов проделал сложное телодвижение, с изяществом, напоминавшим движение челнока в чреве швейной машины, оказался на своем рабочем месте у стены и уже читал проект привезенного Базановым письма, вытянув перед собой руки в несвежих манжетах, скрепленных на запястьях огромными сверкающими запонками. Он морщил лоб, откидывался, встряхивал сгибающийся лист, потом положил перед собой письмо, погладил его обеими руками и уставился на Базанова хитрыми, смеющимися глазками.

— Это по каким же, интересно, фондам проходить будет? — лукаво спросил он.

Устыдившись собственного невежества, Базанов решил смириться с участью не приготовившего урок ученика.

— Я в этом не понимаю, — признался он. — Мне приборы нужны…

— А фамилия ваша, простите?

Базановская фамилия ни о чем не говорила Шапову.

— Так-так. Это, конечно, не ваш вопрос, — закивал Шапов, словно собираясь объяснить незнакомцу, что тот заблудился, что идти надо совсем в другую сторону. — Этим должно заниматься институтское снабжение.

— Пустое дело, — Базанов безнадежно махнул рукой.

— Конечно, — согласился Шапов. — Вы непосредственно заинтересованное лицо. У нас впервые?

Базанов неопределенно пожал плечами.

— Строго говоря, это не наш вопрос.

— А чей?

Вместо ответа Шапов спросил тихо:

— Вам ведь только завизировать? Анатолий, — обратился он к прыщавому молодому человеку, — проверь все позиции по письму.

Анатолий протянул руку через стол, принял бумагу, и тотчас какие-то другие люди окружили товарища Шапова, засосали, поглотили всей своей шумной, подвижной, многоликой массой.

— Одну минуту, — вежливо уведомил Базанова Анатолий. — Сейчас я вами займусь.

Он дописал строчку в графе, но в это время его позвали к телефону. Разговор был долгий, деловой, Анатолий несколько раз клал трубку на стол, рылся в бумагах, говорил кому-то на другом конце провода: «Тонн двадцать я тебе дам», открывал сейф, доставал документы, водил пальцем по графику, укрепленному кнопками на стене.

Потом подошли какие-то женщины с кипами каких-то бумаг.

— Извините, — вспомнил о Базанове Анатолий, — я должен их отпустить. Они опаздывают на самолет.

Всесильный профессор чувствовал себя так, будто по нему, безвольному, растерянному, раздавленному, взад-вперед ходил тяжелый каток. Контраст между тем, что он знал, умел, мог в своей лаборатории и здесь, среди занятых, поглощенных своими делами людей, для которых он представлял лишь досадную помеху, казался разительным и непостижимым. Этот юноша Анатолий, который в другой ситуации краснел бы, робел и пыжился, пытаясь ответить профессору на экзамене, здесь, в вышестоящем, руководящем учреждении, владел какими-то чудесными, недоступными профессорскому пониманию искусством и властью.

Наконец Анатолий взял письмо и, заглядывая в него, принялся перелистывать нечто похожее на амбарную книгу. Он поставил шариковой ручкой галочку, написал прямо на первом драгоценном экземпляре письма несколько слов и сказал:

— Вы проходите у меня только по одной позиции. Сотрудницы, которая занимается другими позициями, сейчас нет. Оставьте письмо и позвоните мне завтра по этому телефону. Спросите Шарашкова.

— Шарашков это вы? — поинтересовался Базанов.

— Шарашков это я.

Назавтра Базанов звонил с утра. Шарашков вышел. Шарашков будет чуть позже. Базанов звонил каждые четверть часа до тех пор, пока ему не сообщили, что Шарашков уехал в другой главк и его сегодня не будет.

Не удалось застать Шарашкова и на следующий день. Когда Базанов дозвонился, Шарашков сразу узнал его:

— А, привет, это вы! Не вышла еще та сотрудница. Заболела. Вы уж потерпите немного.

Дольше терпел.

Потом, когда сотрудница вышла на работу, выяснилось, что ждать ее возвращения не требовалось. Анатолий просил Базанова снова приехать (или кого-нибудь прислать), чтобы перепечатать письмо в соответствии с той правкой, которую он, Анатолий Шарашков, счел необходимым произвести.

— У вас что, напечатать некому?

— Сейчас некому, — признался Анатолий. — Запарка, все заняты, печатать совсем некому. Если хотите, ждите. Но вы ведь просили побыстрее.

Письмо перепечатали, завизировали у кого требовалось, вновь отправили в главк, но почему-то оно опять вернулось в институт вместе с запиской, содержащей вопрос, который уже задавал Базанову начальник отдела материально-технического снабжения тов. Удальцов: какова потребность в заказываемом оборудовании по главку в целом? Ответить на этот вопрос не мог никто: ни главк, ни институт.

Да что там говорить, Базанов был совершенно не приспособлен к такого рода деятельности, она вызывала у него нечто похожее на сенную лихорадку с кашлем, насморком и слезами. Отсюда преувеличения, подозрительное отношение к любым деловым бумагам. Ведь доставали же другие начальники лабораторий то, что им было нужно. И письма писали. И в главк ездили.

Базановская кампания, связанная с приобретением лабораторного оборудования, совпала, с эпопеей общеинститутского масштаба под названием «Рафинит».

Почему так остро переживал Виктор то, что у других вообще не вызывало никаких чувств? Ведь он умел быть не только стойким, но и жестоким, прямо-таки твердокаменным — с той же Ларисой, которая его обожала, с Френовским, который его ненавидел. Почему какие-то мелкие чиновники или чьи-то чужие грехи (разработкой «Рафинита» наш институт никогда не занимался) могли свалить его с ног? Или сказывалась накопленная годами усталость?