Иисус: Возвращение из Египта - [8]

Мы видели, как подняли сходни, как забросили на корабль канаты, как последний матрос запрыгнул на борт и как стала увеличиваться полоса воды между нами и берегом, и вдруг нас качнуло — это корабль вышел в открытое море, и все пассажиры радостно закричали. Я обнял Саломею, и мы засмеялись от радости и от ощущения, что мы плывем.

Мы махали и кричали что-то людям на берегу, которых даже не знали, и они отвечали нам, и я чувствовал, что все вокруг меня полны счастья.

Сначала я думал, что Александрия вот-вот скроется из виду за кораблями и мачтами, но чем дальше мы отплывали, тем лучше я видел город — видел по-настоящему, как никогда раньше, и тихая боль утраты снизошла на меня. Не будь со мной восторженной Саломеи, я не был бы так счастлив. Но она стояла рядом — и я радовался вместе с ней.

Ветер подул сильнее, воздух наполнился чистым и свежим запахом моря, он пропитывал наши волосы и холодил наши лица. Мы в самом деле покидали Египет. Мне хотелось разрыдаться в голос, как маленькому.

Потом все вокруг закричали, чтобы мы смотрели на возвышающийся слева от корабля Александрийский маяк — как будто его можно было не заметить.

С берега я, конечно, много раз любовался на великий маяк. Но теперь мы проплывали совсем рядом с ним — и это ни с чем не могло сравниться!

Все головы были повернуты в одну сторону, люди указывали туда же, и вскоре мы с Саломеей тоже смогли хорошенько его рассмотреть. Он стоял на маленьком острове — гигантский факел, достающий до самого неба. Проплывая мимо, мы взирали на него как на святое чудо, удивленные и зачарованные.

Корабль плыл дальше, и то, что раньше казалось медленным, теперь стало очень быстрым: море бросало нас вверх и вниз, и некоторые женщины от страха плакали.

Люди запевали гимны. Земля таяла вдали. Даже маяк постепенно становился все меньше, пока не пропал из виду.

Толпа путешественников, прижимавшая нас к борту, рассеялась, я обернулся и впервые увидел огромный квадратный парус, наполненный ветром, матросов, тянущих канаты, рулевых у штурвала, паломников, устроившихся на вещах. Я понял, что нам пора возвращаться к родным — нас наверняка уже искали.

Люди пели все громче и громче, и вскоре весь корабль подхватил один гимн, и мы с Маленькой Саломеей тоже присоединились к многоголосому хору, но ветер уносил наши голоса прочь.

Какое-то время мы плутали, пробираясь между чужими людьми, но в конце концов нашли свою семью. Мама и тети пытались шить, стараясь не обращать внимания на ветер, срывающий покрывала с их голов. Тетя Мария сказала, что у дяди Клеопы лихорадка. Он свернулся калачиком и спал под одеялом. Он все пропустил.

Иосиф устроился неподалеку, на одном из сундуков, взятых нами с собой. Он, как всегда, молчал, глядя на синее небо, на мачту и тугие паруса. А вот дядя Алфей вступил в спор с другими пассажирами о трудностях, которые, вероятно, ждали нас в Иерусалиме.

Иаков весь обратился в слух, и скоро я тоже стал прислушиваться, хотя не смел приблизиться к спорящим из-за боязни, что они уйдут, если заметят меня. Мужчины стояли плотной группой и пытались перекричать усиливающийся ветер, еле удерживая взмывающие в воздух накидки, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, балансируя на уходящей из-под ног палубе.

Мне нужно было услышать, о чем идет речь, и я рискнул придвинуться к ним. Маленькая Саломея хотела пойти со мной, но ее не пустила мать, и я помахал ей, давая понять, что скоро вернусь и чтобы она подождала меня.

— Говорю вам, это опасно, — произнес по-гречески один из них. Это был высокий мужчина с очень темной кожей, богато одетый. — На вашем месте я бы в Иерусалим не ездил. У меня все иначе, там мой дом, там ждут меня жена и дети. Я должен ехать. Но говорю вам, сейчас не время отправляться в Иерусалим на паломничество.

— Я хочу быть там, — ответил другой, тоже свободно владеющий греческим языком, хотя на вид из небогатых. — Хочу посмотреть, что происходит. Я находился в городе, когда Ирод сжег заживо Матфия и Иуду. — Он кивнул моему дяде. — Теперь хочу увидеть, как Ирод Архелай воздаст всем по справедливости. Люди, которые помогали его отцу, должны быть наказаны. То, как Архелай поведет себя, многое определит.

Я был поражен. О царе Ироде я слышал многое, но ничего не знал о новом царе, его сыне — Ироде Архелае.

— Ну а что же он говорит людям? — спросил дядя Алфей. — Должен же он что-то сказать.

Дядя Клеопа, впервые за время плавания покинувший общество женщин, внезапно перебил его.

— Наверняка он скажет им все, что ему заблагорассудится, — заявил он таким тоном, как будто ему все известно. — Архелаю надо выждать, когда Цезарь признает его царем. Он не может править, пока его власть не подтвердит Цезарь. А до тех пор все его слова — пустой звук. — И мой дядя по обыкновению язвительно засмеялся.

Интересно, что подумали о нем его собеседники?

— Разумеется, он просит людей проявить терпение, — снова заговорил первый мужчина. Греческая речь свободно лилась с его уст, такая же красивая, как речь Филона или нашего учителя. — Ну да, он ждет подтверждения и я от Цезаря и поэтому просит всех подождать. Но толпа не слушает его посланников. Толпа ждать не хочет. Она хочет действия. Она жаждет мести. И, кто знает, может, она ее и получит.