Иисус Навин. Давид - [80]

Он предпочел на некоторое время остаться в Маханаиме. Трудности подавления бунта и трагическая гибель Авессалома основательно опустошили его. Ему необходимо было отдохнуть, зализать раны.

Народу следовало дать время для примирения. И Давид должен был обрести мир в себе самом, прежде чем заключать мир с другими. В это мрачное и полное раздумий время в Маханаиме Давид, быть может, заставил себя понять, что сам он был порядком виновен в том, что довел своего сына до мятежа, что сам он фактически сеял семена восстания и способствовал их укоренению.

Рачительно врачуя раны народные, царь стал проводить расчетливую политику терпимости и умиротворения. Пока что он не прибегнет к мести, хотя старику страсть как хотелось свести счеты с такими, как Семей и Мемфивосфей. Но он отлично понимал, что сведение старых счетов неизбежно породит новые. Сейчас требовалось единство; месть — это прихоть, которую он сегодня не может себе позволить.

Но великодушие не исключает твердости. Прежде чем он снова возложит на себя бремя своих обязанностей в Иерусалиме, Давид хочет дождаться знаков поддержки от раскаивающейся нации, а главное, доказательства верности со стороны заблудших колен.

Вероятно, самое глубокое разочарование принесло Давиду его собственное колено Иуды. Ведь именно оно взлелеяло его и вознесло его на трон всего Израиля, а потом покинуло его ради пустопорожних посулов Авессалома. Делегации одна за другой прибывали в Маханаим, чтобы выказать свое почтение, засвидетельствовать покорность и умолять царя вернуться в Иерусалим. Но из Иуды не было никого. Зато Давиду сообщили, что Ахитофел, считавший себя опозоренным, покончил самоубийством в Гило. Но царю сейчас не нужны были козлы отпущения. Он искал согласия, а также личного примирения с Иудой. Он не мог и не хотел возвращаться в Иерусалим без одобрения своего колена.

Конечно, были задеты его личная честь и гордость. Но было и нечто большее. Колено Иуды составляло почти половину всего южного Израиля. Без него израильский союз был бы всего лишь фикцией. То ли старейшины Иуды были слишком горды, то ли страшились Давидова гнева, чтобы просить прощения? Го ли они все еще надеялись заполучить какую-нибудь скромную политическую выгоду на обломках восстания Авессалома?

Нам ничего толком не известно. Но есть свидетельства, что Давид шел на крайние меры, чтобы так или иначе добиться возвращения Иуды. Он отправил чрезвычайных послов высокого ранга, священников Авиафара и Садока в Хеврон, дабы передать его личную просьбу:

— Зачем хотите вы быть последними, чтобы возвратить царя в дом его? Не вы ли мне родные, кость моя и плоть моя; почему же теперь вы медлите возвратить царя?

Давид умиротворял Иуду и другими путями. Он устранил Иоава от командования царскими войсками и назначил вместо него Амессая, своего племянника и двоюродного брата вождя разбитых мятежников.

Эта замена была задумана не только как дань уважения и Иуде. Это было самое унизительное наказание, какое только можно было придумать для Иоава как воина — победитель был поставлен под начало побежденного.

И, наконец, Давид согласился, что вернется в Израиль по дороге в Иерусалим через Иуду, тем самым отметив свою победу в Галгале. Эта неприкрытая лесть произвела желаемый эффект. Иудеи помирились с царем. Но это действие породило и нежелательные последствия: оно возродило давнюю вражду, так как северяне гневно обвинили Давида в том, что он стал заложником юга.

Разногласия между двумя половинами Израиля существовали с первых дней монархии. Достаточно вспомнить недовольство Иуды по поводу коронования Саула Вениамитянина, сына Севера, и значение, которое Давид придавал сложному вопросу о выборе столицы, приемлемой для обоих регионов. У Севера и Юга был один и тот же Бог, одна и та же вера, идентичные источники традиций. И все же во многом они оставались двумя нациями.

Многие из северных семитов поселились в Ханаане задолго до тех, кто пришел с Моисеем из Египта. Каждый регион претерпел различные исторические изменения на протяжении свободной двухсотлетней конфедерации Судей, а Иуда присоединилась к союзу колен сравнительно поздно. Между ними были различия в речи, расовом происхождении, одежде и обычаях. А тут еще более поздний период борьбы между Саулом и Давидом, то есть в основном межрегиональный конфликт, достигший высшей точки в семилетней гражданской войне.

Возникшие в результате трения, как и бесчисленные территориальные претензии, оставались подспудными до тех пор, пока внутренние политические силы вокруг них сохраняли сравнительное равновесие. Но поведение Давида по отношению к Иуде эту непрочную сбалансированность нарушило. Давид не без оснований мог бы доказать, что его уступки были более чем оправданы благом национального примирения. Но многие на севере смотрели на это иначе. В то время как Иуда после восстания продолжала медлить, делегации с севера первыми выказали свою верность Давиду. А плоды пожали в Иуде.

Но в Галгале проживал влиятельный родственник Саула, Савей, сын Бихри, пылкий вениамитянин и краснобай. Когда многие сотни израильтян, собравшихся там, приготовились сопровождать царя в Иерусалим, демонстрируя национальное единство, вражда между Севером и Югом внезапно вырвалась наружу. Савей приказал затрубить в трубу и собрал толпу северян. Еще не упокоились кости участников одного восстания, а Савей попытался разжечь другое. Призывая северян покинуть победную процессию и возвратиться по домам, он агитировал за выход из союза.