Иисус, которого я не знал - [41]

В течение всего нашего разговора Генри Ноувен возвращался к моему вопросу, словно не мог поверить, что я спросил его об этом. Он продолжал размышлять о преимуществах, которые ему дали отношения с Адамом. В действительности, он наслаждался душевным покоем нового качества, обретенным не в четырех стенах величественного Гарварда, а у постели больного Адама. Я покинул Дейбрейк, осознав мою собственную духовную нищету, — я, пытающийся построить свою жизнь писателя таким образом, чтобы она была заполнена работой и сосредоточена на одной основной цели. Я понял, что милостивые действительно блаженны, поскольку по отношению к ним также будет проявлено милосердие.

Блаженны миротворцы… Блаженны изгнанные за правду. Эта истина открылась окольным путем. Великий романист Лев Толстой пытался следовать этой истине, но его раздражительный характер не давал ему достичь результатов на пути миротворца. Однако Толстой красноречиво писал о Нагорной проповеди, и полвека спустя один индийский аскет, которого звали Мохатма Ганди, прочитал «Царство Божие в тебе» и решил жить, в точности следуя принципам Нагорной проповеди.

В кинокартине «Ганди» есть одна замечательная сцена, в которой Ганди пытается объяснить свою философию пресвитерианскому миссионеру Чарли Эндрюсу. Прогуливаясь вместе по одному южноафриканскому городу, оба внезапно обнаруживают, что им преградили путь бандиты. Преподобный Эндрюс, завидев угрожающего вида гангстеров, решает бежать от них. Ганди останавливает его: разве в Новом Завете не сказано, что если враг ударит тебя по правой щеке, то ты должен подставить ему левую? Эндрюс бормочет, что ему казалось, что эта фраза употреблена в переносном смысле. «Я в этом не уверен, — отвечает Ганди. — Мне кажется, он имел в виду то, что нужно проявить смелость — быть готовым выдержать удар, много ударов, чтобы показать, что ты не уступишь и тебя не сломить. И когда ты это сделаешь, что–то отзовется в человеческой натуре, нечто, что уменьшит его ненависть и вызовет уважение. Я думаю, что Христос имел в виду это, и я видел, как это действует».

Много лет спустя американский священник Мартин Лютер Кинг Младший изучил тактику Ганди и решил применить ее на практике в Соединенных Штатах. Многие чернокожие покинули Кинга из–за его идеи ненасилия и обратились к риторике «черной силы». После того, как тебя дюжину раз ударили по голове полицейской дубинкой, а потом еще и получив пинок от тюремщика, начинаешь сомневаться в эффективности ненасилия. Но сам Кинг никогда не колебался в этом вопросе.

Когда начались беспорядки в таких местах, как Лос–Анджелес и Гарлем, Кинг стал переезжать из города в город, пытаясь остудить горячие головы, настойчиво напоминая демонстрантам, что перемен в области морали невозможно достичь аморальными методами. Он почерпнул эти идеи из Нагорной проповеди и у Ганди, и почти во всех его речах повторялась одна мысль: «Христианство, — говорил он, — всегда настаивало на том, что крест, который мы несем, предшествует короне, которую мы будем носить в будущем. Чтобы стать христианином, нужно поднять свой крест со всеми сопутствующими трудностями, мучениями и неудобствами, и нести его, пока этот самый крест не оставит на нас своей отметины и не спасет нас, заставив пройти тем великим путем, по которому ведет только страдание».

У Мартина Лютера Кинга были некоторые слабые стороны, но в одном он был прав. Вопреки всем трудностям, вопреки инстинкту самосохранения, он оставался верен миротворческим принципам. Он не отступил. Когда все призывали к отмщению, он призывал к любви. Участники маршей в защиту прав граждан грудью вставали против полицейских с дубинками, брандспойтов и рычащих немецких овчарок. Действительно, именно это принесло им победу, к которой они так стремились. Историки указывают на одно событие, после которого общественный резонанс в пользу этого вопроса достиг критической точки. Это случилось на мосту за пределами города Селма, штат Алабама, когда шериф Джим Кларк натравил своих полицейских на невооруженных черных демонстрантов. Американская общественность, ужаснувшись этой сцене неоправданного насилия, наконец, согласилась дать ход биллю о правах граждан.

Я вырос в Атланте, в городе, где бывал Мартин Лютер Кинг, и я со стыдом признаю, что в то время, когда он проводил марши в таких городах, как Селма, Монтгомери и Мемфис, я был на стороне белых шерифов с дубинками и немецкими овчарками. Я торопился осудить его пороки и не спешил признать грех собственной слепоты. Но, поскольку он оставался верен себе, подставляя себя в качестве мишени, а не используя арсенал своего опыта, ему удалось сломить мое морализаторство.

Настоящая цель, любил говорить Кинг, заключается не в том, чтобы нанести белому человеку поражение, а в том, чтобы «пробудить в угнетателе чувство стыда и заставить его задуматься о своем ложном чувстве превосходства… Итогом должно стать примирение; итогом должно стать искупление; итогом должно стать создание общества, живущего по законам любви». Это была та струна, которую Мартину Лютеру Кингу удалось затронуть даже в таких расистах, как я.