Иисус, которого я не знал - [11]

Безусловно, у евреев страх был неразрывно связан с поклонением. Пылающий куст Моисея, горячие угли Исайи, неземные видения Иезекииля — человек, «удостоенный» прямого общения с Богом, думал, что уйдет опаленным или наполовину искалеченным, как Иаков. Это были избранники судьбы: дети евреев также узнавали истории о святой горе в пустыне, которая становилась роковой для каждого, кто к ней прикоснется. Если вы не должным образом обращаетесь с ковчегом завета, вы погибли. Войдите в Святое–святых, и вы не вернетесь оттуда живым.

Для тех, кто отгораживал в храме алтарь для Бога и избегал произнесения вслух Его имени, явление Бога в виде младенца в яслях выглядело более чем странно. Вряд ли можно представить себе что–либо менее священное, чем новорожденный, ручки и ножки которого плотно припеленуты к телу? В Иисусе Бог нашел способ наладить с человеком контакт, который не вызывал у последнего страх.

Действительно, страх никогда не был по–настоящему действенным. В Ветхом Завете гораздо меньше взаимопонимания человека с Богом. Необходим был новый подход, говоря словами Библии, Новый Завет, который бы не увеличивал гигантскую пропасть между человеком и Богом, а, напротив, строил через нее мост.

Одна из моих знакомых по имени Кэтти пользовалась игрой «угадай–ка», чтобы ее шестилетний ребенок запомнил названия разных животных. Его ход: «Я загадал млекопитающее. Оно большое и совершает чудеса». Кэтти подумала некоторое время и сдалась. «Я не знаю». «Это же Иисус!» — сказал с триумфом ее сын. Кэтти рассказала мне, что ответ показался ей в тот момент неуважительным, но позднее, когда она задумалась об этом, то поняла, что ее сын случайно проник в самую глубину воплощения: Иисус как млекопитающее!

Я ближе познакомился с Воплощением, когда у меня был аквариум с морской водой. Содержать такой аквариум, как я понял, непростое дело. Мне даже пришлось завести небольшую химическую лабораторию, чтобы следить за уровнем содержания нитратов и аммиака. Я подкачивал в воду столько витаминов, антибиотиков, разных добавок и ферментов, что можно было заставить расти камни. Я фильтровал воду через стекловату и древесный уголь и облучал ее ультрафиолетом. Вы можете подумать, что, благодаря всей затраченной на это энергии, мои рыбки, по меньшей мере, должны были быть мне благодарны. Не тут то было. Всякий раз, как моя тень падала на аквариум, они прятались в ближайшую ракушку. Единственной эмоцией, которую они проявляли по отношению ко мне, был страх. Хотя я открывал крышку и бросал им еду в одно и то же время, три раза в день, они относились к каждому визиту, как к несомненному проявлению моего намерения их помучить. Я не мог убедить их в искренности моих намерений.

Для моих рыбок я был божеством. Я был слишком велик для них, мои действия были для них непостижимы. Мои акты милосердия они рассматривали как жестокость; мои попытки сохранить их здоровье они рассматривали как вред. Я начал понимать, что для того, чтобы изменить их восприятие, понадобится некая форма воплощения. Мне пришлось бы стать рыбой и говорить с ними на понятном им языке.

Человек, становящийся рыбой, не сравним с Богом, становящимся младенцем. И все же, в соответствии с Евангелием, именно это и произошло в Вифлееме. Бог, который создал мир, обрел форму внутри него, подобно тому, как художник может изобразить себя на картине или драматург может получить роль в своей собственной пьесе. Бог написал сценарий, только используя при этом реальных людей, на страницах реальной истории. Слово обрело плоть.

Неудачник. Меня коробит от одного написания этого слова, особенно в связи с именем Иисуса. Это резкое слово, видимо, восходит к слову «неудача» и всегда относилось к тем, кого заранее считали проигравшими, к жертвам несправедливости. Однако когда я читаю истории о рождении Иисуса, я не могу не прийти к выводу о том, что хотя, возможно, мир и предпочитает богатство и силу, Бог все же предпочитает неудачника. Он «низложил сильных с престола и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем».

Лацло Токес, румынский пастор, преследование которого всколыхнуло страну и вызвало мятеж против коммунистического правительства Чаушеску, рассказывает о том, как он пытался подготовить рождественскую проповедь для маленькой церкви в горах, куда он был сослан. Служба государственной безопасности производила облавы на диссидентов, и насилие царило по всей стране. Опасаясь за свою жизнь, Токес запер двери, сел за стол и снова перечитал истории, изложенные Лукой и Матфеем. В отличие от большинства пасторов, читающих проповеди в то Рождество, он выбрал в качестве текста стихи, описывающие избиение Иродом младенцев. Это был единственный сюжет, который непосредственно мог затронуть чувства прихожан. Угнетение, страх и насилие — постоянный удел гонимого судьбой человека был им хорошо знаком.

На следующий день, в Рождество, прошел слух об аресте Чаушеску. Звонили церковные колокола, и веселье охватило всю Румынию. Был свергнут еще один царь Ирод. Токес вспоминает: «Все события рождественской истории теперь предстали перед нами в новом, прекрасном свете, в свете истории, проистекающей из реальности нашей жизни… Для тех из нас, кто пережил эти дни Рождества 1989 года, они стали ярким, красочным отражением рождественской истории, времени, когда промысл Божий и бессмысленность человеческой жестокости были, казалось, так же естественны, как солнце и луна над вечными холмами Трансильвании». Впервые за сорок лет Румыния праздновала Рождество как официальный праздник.