Иисус из Назарета - [4]

Это позволяет нам представить себе, что́ такое вдохновение, так сказать, с исторической точки зрения: автор говорит не как частное лицо, не как замкнутый в себе субъект. Он говорит будучи связанным с некой живой общностью, благодаря чему он сам оказывается вовлеченным в живое историческое движение, которое осуществляется не по его воле или воле некоего коллектива, но разворачивается, подчиняясь гораздо более масштабной, водительствующей силе. Слово заключает в себе разные уровни, которые довольно верно были угаданы древним учением о четырех смыслах Писания. Под четырьмя смыслами понимается не четыре параллельных значения слова, а именно четыре разных уровня слова, которое таким образом оказывается шире, чем видимая данность.

Тем самым мы косвенно затронули второй аспект, о котором я собирался говорить. Отдельные книги Священного Писания, как и само Писание в целом, нельзя рассматривать как «литературу». Писание взросло внутри живого субъекта и выросло из него — из странствующего народа Божия. В каком-то смысле можно сказать, что книги Писания отсылают сразу к трем субъектам, которые, тесно переплетаясь, взаимодействуют друг с другом. Во-первых, это отдельный автор или группа авторов — им мы обязаны наличием записанного текста. Но эти авторы не являются независимыми, самостоятельными писателями в современном смысле, они принадлежат к коллективному субъекту народа Божия, голосом которого они говорят и к которому они обращаются, так что в результате именно он, народ Божий, собственно, и есть своеобразный «глубинный автор» Писания. В свою очередь, народ Божий тоже существует не сам по себе, он чувствует, что Бог его ведет, что Он возвышает Свой голос из сокровенных глубин и обращается непосредственно к нему, взывая к нему «через людей и по человечеству» («Dei Verbum»).

Между народом Божиим и Писанием существует постоянная живая связь. С одной стороны, Писание представляет собой исходящую от Бога меру вещей и наставительное руководство для народа, с другой стороны, оно само живет только в этом народе, который в Писании преодолевает себя и таким образом — раскрывая глубинный смысл претворения Слова в плоть — становится именно народом Божиим. Народ Божий — Церковь — является живым субъектом Писания. В церковном Предании библейское слово входит в настоящее и пребывает в нем. Правда, все сказанное возможно, только если народ сам обретет себя в Боге, в Живом Христе, которому он дозволит наставлять себя, вести и направлять.

Я счел своим долгом рассказать читателю об этих методологических аспектах, поскольку они определяют избранный мною путь толкования образа Иисуса в Новом Завете (см. также преамбулу к списку литературы). Говоря об Иисусе, я прежде всего опирался на Евангелие, которому я безусловно доверяю. Разумеется, нельзя не учитывать всего того, что говорит нам Второй Ватиканский Собор и современная экзегетика о литературных жанрах, о необходимости «уразумения» того, что́ Богу было угодно открыть нам через слово священнописателя, о широком общественном контексте евангельских речений, соотнесенных с этим живым фоном. Все это я, насколько мог, учитывал в своих рассуждениях, но моей главной целью было попытаться представить евангельского Иисуса как живого, подлинного Иисуса, как исторического Иисуса в собственном значении этого понятия. Я убежден — и надеюсь, мне удастся убедить в этом и читателя, — что этот образ Иисуса гораздо логичнее и с исторической точки зрения гораздо понятнее, чем те реконструкции, которые предлагались нам в последние десятилетия. Мне думается, что именно этот Иисус — Иисус Евангелий — выглядит исторически более осмысленной и цельной фигурой.

Только если признать, что произошло нечто из ряда вон выходящее, если признать, что Сам Иисус и Его слова не укладывались в обычные представления, выходя за мыслимые пределы всех привычных надежд и чаяний, — только если признать все это, можно объяснить, почему Он был предан распятию и почему Он мог так воздействовать на людей. Не прошло и двадцати лет со дня смерти Иисуса, как уже сложилась развернутая христология, каковую мы обнаруживаем в Послании к Филиппийцам (Флп 2:6—11): в этом гимне Христу говорится о том, что Он был равен Богу, но принял «образ раба», сделавшись человеком, «уничижил Себя Самого» до смерти крестной и заслужил тем самым вселенское почитание, поклонение, которое, как написано об этом в Книге пророка Исайи, пристало лишь Богу (Ис 45:23).

Богословская критика справедливо задается вопросом: что же произошло за эти двадцать лет после крестной смерти Иисуса? Деятельность анонимных христианских общин, состав которых пытается установить наука, в данном случае ничего не объясняет. Разве могут безвестные коллективные «величины» обладать такой творческой созидательной силой? Разве могут они обладать такой силой убеждения и таким влиянием? И не логичнее ли с исторической точки зрения считать, что у истоков всего стоит величина гораздо более значительная, что Иисус действительно перевернул все человеческие представления и тем самым подвел к тому, что понять Его можно только в свете Божественной тайны? Правда, исторический метод, в силу некоторой своей ограниченности, не позволяет со всею убедительностью доказать, что Иисус, приняв образ человека,