Иисус. Дорога в Кану - [67]

— Мы с тобой, учитель, — прошептал Петр.

— С тобой, рабби, — сказал Иоанн.

— Иешуа, умоляю тебя, — произнес негромко Иаков. — Господь дал нам Закон на горе Синай. Что ты хочешь сказать — неужели ты будешь теперь скитаться по городам и деревням? Исцелять больных на дороге? Творить чудеса, как здесь, в маленьких селениях, подобных Кане?

— Иаков, я люблю тебя, — сказал я. — Верь в меня. Небеса и земля были созданы для тебя, Иаков. Ты обязательно поймешь.

— Я боюсь за тебя, брат.

— Я и сам боюсь.

И я улыбнулся.

— Мы с тобой, рабби, — произнес Нафанаил.

Андрей и Иаков бар Зеведеи сказали то же самое.

Мой дядя кивнул и позволил остальным, произносившим слова и размахивающим руками, стать между нами.

И тут среди этого шума появилась моя мать и замерла в сторонке, слушая и наблюдая. Маленькая Саломея, моя сестра, тоже была здесь, с сонным Тобиахом, которого она держала за руку.

Позади них, слева, в самом дальнем от нас уголке сада, среди небольшой рощицы деревьев с блестящими листьями, виднелась маленькая фигурка, завернутая в накидки, повернутая к нам спиной, она покачивалась из стороны в сторону, склонив голову под покрывалом.

Маленькая и одинокая, эта танцовщица, кажется, смотрела на восходящее солнце.

Маленькая Саломея вышла вперед.

— Иешуа, нам надо возвращаться домой, в Капернаум, — сказала она. — Идем с нами.

— Да, рабби, вернемся в Капернаум, — подхватил Петр.

— Мы пойдем с тобой, куда бы ты ни пошел, — сказал Иоанн.

Я подумал и кивнул.

— Собирайтесь в путь, — сказал я. — А с теми из вас, кто не идет, мы должны до времени как следует попрощаться.

Иаков был безутешен. Он затряс головой и отвернулся. Мои братья обступили его, недоумевающие и расстроенные.

— Иешуа, — сказал Иасон, — хочешь, чтобы я тоже пошел с тобой?

На его лице было написано искреннее волнение.

— А ты сможешь оставить все, чем владеешь, и пойти за мной? — спросил я.

Он посмотрел на меня беспомощно, нахмурился и опустил глаза, обиженный и сбитый с толку.

Я снова посмотрел вдаль, на танцующую фигурку.

Жестом велел им оставаться на месте и пошел через сад к ней, маленькой танцовщице, которая появилась, чтобы увидеть, как свет разливается над стенами.

Я прошел вдоль всего дома, мимо задернутых занавесками женских покоев. Я шагал по разбросанным лепесткам, оставшимся там, где раньше танцевало столько народу.

Я подошел к маленькой фигурке, которая покачивалась в такт далеким барабанам.

— Ханна! — позвал я.

Она вздрогнула и повернулась. Посмотрела на меня, а затем на все вокруг — от птиц наверху, в ветвях дерева у нее над головой, до горлиц, курлыкавших на черепичной крыше. Она посмотрела на дом, до сих пор наполненный светом, движением и шумом, настойчивым размеренным гулом.

— Ханна, — позвал я снова, улыбнувшись ей.

Я приложил руку к груди.

— Иешуа, — сказал я.

Я раскрыл ладонь и приложил к сердцу.

— Иешуа.

Я осторожно коснулся ладонью ее горла.

Она, широко раскрыв глаза, силилась выговорить мое имя.

— Иешуа! — сказала она шепотом.

И побелела от потрясения.

— Иешуа! — Ее голос прозвучал хрипло.

И громче:

— Иешуа. Иешуа. Иешуа.

— Слушай меня, — сказал я, прикладывая ладонь к ее уху, а затем к своему сердцу — старый привычный жест.

— Слушай, о Израиль, — сказал я. — Господь наш Бог — един.

Ханна начала повторять за мной. Я произнес это снова, на этот раз подкрепляя слова теми жестами, какие она видела каждый день, когда мы молились. Я повторил еще раз, и еще, и она говорила вместе со мной.

Слушай, Израиль. Господь наш Бог — един.

Я обнял ее.

А потом вернулся к тем, кто ждал меня.

И мы отправились в путь.