Иисус. Дорога в Кану - [20]

— Какое, ради всего святого, имеет значение то, что он забрал ее покрывало?

— Шемайя старый и упрямый, — сказал Клеопа. — Я его не защищаю. Я просто отвечаю тебе, потому что должен же кто-то тебе ответить.

— Мы ее спасли, — сказал отцу Исаак, утирая слезы.

Иаков поцеловал сына в лоб и прижал к себе.

— Ты поступил хорошо, все вы. И ты, Яким, и ты, и ты, — кивнул он маленьким мальчикам, которые топтались на улице. — Входите же.

Прошел целый час, прежде чем мама вернулась с тетей Есфирью и тетей Саломеей.

Тетя Саломея была в ярости.

— Он послал за повитухой.

— Как он мог?! — закричал Иаков. — Все селение видело. Ничего не случилось. Разбойнику пришлось отпустить ее.

Моя мама плакала, сидя у жаровни.

С улицы доносились крики, в основном женские. Яким и Исаак выскочили на улицу прежде, чем кто-нибудь успел их удержать.

Я не двигался.

Наконец пришла Старая Брурия.

— Повитуха приходила и ушла, — сообщила она. — Пусть будет известно всем и каждому, каждому грубияну и деревенщине, каждому чужаку в этой деревне, который пожелает знать, которому есть дело, который захочет сплетничать об этом, — девушка нетронута.

— Ну, это едва ли новость, — заметила тетя Есфирь. — И ты оставила ее с ним одну?

Старая Брурия жестом показала, что больше ей ничего не оставалось, и пошла в свою комнату.

Молчаливая Ханна, которая видела все, тихонько поднялась и выскользнула за дверь.

Я хотел пойти за ней. Хотел посмотреть, впустит ли Ханну Шемайя. Но я не стал этого делать. Вышла только моя мать, а через минуту она вернулась и кивнула. На этом все и кончилось.

В полдень Шемайя и его работники уехали в холмы. Две служанки и Молчаливая Ханна остались в доме с Авигеей, заперев дверь на засов, как он приказал.

Мы знали, что ему не найти разбойников. Мы молились, чтобы он не нашел их. Он не знал, как вести себя с людьми, вооруженными ножами и мечами. Отряд, который он собрал, состоял из стариков и слабых мужчин, не ушедших в Кесарию.

Ранним вечером Шемайя вернулся. Мы услышали топот копыт — необычный для нашей улицы звук.

Моя мама и тетки подошли к его двери и умоляли впустить их к Авигее. Он не ответил.

Весь следующий день никто не входил и не выходил из дома Шемайи. Его работники собрались под дверью, но потом отправились восвояси, не получив никаких приказаний.

То же самое было и на следующий день.

А тем временем каждые несколько часов из Кесарии приходили вести.

На третий день после нападения разбойников мы получили длинное письмо, написанное рукой Иасона. Его читали в синагоге — в нем говорилось, что люди мирно собрались перед дворцом правителя и никто их не разгоняет.

Это утешило рабби и многих. Хотя некоторые простодушно интересовались, что станет делать правитель, если толпа не разойдется.

Ни Шемайя, ни кто другой из его дома не пришли в синагогу.

На следующий день на заре Шемайя отправился в поле. Никто не открыл дверь, когда женщины постучали. Затем, уже в полдень, Молчаливая Ханна тихонько выскользнула на улицу.

Она пришла к нам и жестами сообщила женщинам, что Авигея лежит на полу. Что Авигея ничего не ест. Что Авигея ничего не пьет. Спустя короткое время она поспешила обратно, опасаясь, что Шемайя вернется и обнаружит ее отсутствие. Она исчезла в доме, и засов был снова задвинут.

Я не знал этого, пока не вернулся с работы в Сепфорисе. Мама рассказала мне все, что сообщила Молчаливая Ханна.

Над домом нависло несчастье.

Иосиф с Брурией ходили туда и стучались. Они действительно были самые старшие в нашей семье, им никто не смел отказать. Однако Шемайя не открыл даже им. И Брурия с Иосифом медленно, поддерживая друг друга, вернулись домой.

Глава 10

На следующее утро мы отправились к рабби все вместе. Женщины, которые были у ручья, дети, которые были там, мы с Иаковом и все остальные, кто все видел. Старая Брурия пошла с нами, и Иосиф тоже, хотя казалось, что ему труднее, чем раньше, идти вверх по холму. Мы попросили раввина о встрече, а затем все вместе пришли в синагогу и закрыли за собой двери.

В синагоге было чисто и тихо. Утреннее солнце лишь слегка прогрело воздух. Иосифа посадили на скамью. Рабби занял свое обычное место на стуле справа от Иосифа.

— Вот до чего дошло, — сказал я, останавливаясь перед рабби. — Авигея, наша родственница, не была обесчещена тем разбойником. Все, здесь присутствующие, видели, что случилось, видели, как она боролась и вырвалась, как ее отнесли домой. И вот прошли дни. Молчаливая Ханна приходит и уходит — и рассказывает, как умеет, что Авигея не ест и не пьет.

Рабби кивнул. Его плечи сгорбились под одеждой. В глазах было сострадание.

— И теперь мы просим только одного, — сказал я, — чтобы ее родственницам, вот этим женщинам, было позволено навестить ее, залечить раны и порезы, которые она получила, когда упала на камни. Мы просим, чтобы им позволили войти к ней и убедиться, что ей дают пищу и питье, как должно. Ее отец не пускает нас. Служанки прогоняют пожилых женщин. Эти служанки подчинялись Авигее. Как теперь они могут о ней заботиться? Мы не сомневаемся: Авигея боится, она плачет и страдает в одиночестве.

— Я все это знаю, — печально сказал рабби. — И вы знаете, что я знаю. Ее отец хотел догнать злодеев, чтобы обагрить кровью свой заржавленный меч. И он не одинок. Эти разбойники побывали в Кане. Нет, они не похитили ни одной женщины, только унесли все, что смогли. Солдаты царя их поймают. В холмы уже отправили когорту.