Их было трое - [66]
Гул народного праздника все нарастал.
В сторонке, рядом с одетыми в черное вдовами стояла поседевшая лекарка Хадзигуа. Белые пряди волос падали на красивый лоб. Обезображенную огнем сторону лица тетушка Хадзи, как и прежде, прикрывала платком. Рассеянно и беспомощно она поворачивала голову, как будто искала кого-то.
— Вернулся ли мой сын? — спросила она людей.
— Да, он вернулся, — ответил ей политрук Икати.
— Где же он? Пусть подойдет ко мне…
Икати подтолкнул вперед робевшего подростка с перевязанной рукой. Это был Ахметка Арсланов.
— Я твой сын, нана, — молвил он.
Тихий стон вырвался из груди. Темный платок упал на плечи, обнажив обгоревшую половину лица.
— Это другой мальчик… — прошептала она.
— Меня зовут Ахметом. Я ингуш. Друг Знаура. Еще есть Костя. Он тоже приедет к тебе. Втроем мы ходили в бой. Знаур говорил: «Если меня убьют, поезжай к моей нана, будь ее сыном». Знаур прикрывал нас грудью, когда мы плыли через Кубань. Он не вернулся. Прими меня, нана, вместо него.
Многолюдный нихас замер. Сотни глаз смотрели на слепую осетинскую женщину и чернявого подростка-ингуша, стоявшего перед ней на коленях, как перед святой.
Хадзигуа тяжко вздохнула, уронив слезу на голову юноши. Прижала его к груди, тихо сказала:
— Сын мой…
КАЗАКИ УХОДЯТ В РЕЙД
Его партийный билет
— Я сам из Осетии, родился в Зильги. Отец мои, Бимболат, был красным партизаном, членом ВКП(б) с 1918 года. В 1926 году он погиб при выполнении задания по борьбе с кулацкой бандой…
Мягкий свет от плафонов льется на сцену. Энвер говорит тихо, чуть склонив голову. Чуб низко спускается на широкий умный лоб, подчеркнутый ломаными линиями кавказских бровей. Фигура подтянута. На груди поблескивает орден Красной Звезды, полученный за отличие при охране Государственной границы.
— Я хотел быть строителем, воздвигать новые дома. Окончил рабфак. Но потом думаю: послужу в славной нашей коннице, а как разобьем фашистов, вернусь к любимому делу. Народ чуял и партия предупреждала — не миновать войны.
Уже немолодой бритоголовый капитан Устинов взял со стола прозрачные листки — рекомендации. В скупых, но значительных словах заключена вера, что будет Ахсаров достойным памяти отца, Бимболата.
В легком дрожании воздуха от всплесков сильных ладоней, в дружном взлете сотен рук и приветливых взглядах Энвер прочел напутствие боевых товарищей: «Не подведи, брат, ты теперь — коммунист».
Август 1941 года. Ночь в смоленском лесу глубока и таинственна. Ютится у большака Велиж — Духовщина маленькое село Гуки. Хлопают открытые ставни, зияют пустые глазницы окон, скрипит неподвязанный журавль колодца.
Только в западной его части есть признаки жизни, но не нашей — чужой. Маячат в полумраке силуэты в касках, иногда слышен треск мотоциклов.
Здесь размещается командный пункт 78-й пехотной дивизии и отряд СС.
Полковник Готцендорф, высокий, сгорбленный, седоусый, ходит из угла в угол. С некоторых пор он говорит со своим адъютантом Зольцем только по-русски. Необходимо для постоянной практики. Столица России совсем рядом. Еще удар… Весьма возможно, что фюрер назначит его, старого прусского офицера, комендантом какого-нибудь крупного района Москвы.
— Не нравится мне осень, — мрачно говорит полковник, следуя своим мыслям. — Откуда взялись казаки с лошадьми? Танк не лезет — они лезут как зукин син…
— Герр оберст, лошадей мы будем обуздать и — на мыло.
— Идите, Курт, позаботьтесь лучше о легком ужине. Скоро полночь.
Стало тихо. В передней комнате потрескивала рация, копошились связисты и денщики.
Старый полковник присел у приемника, поймал Берлин. Диктор торжественно вещал: «Группа германских армий «Центр» генерал-фельдмаршала Теодора фон Бока победоносно движется на Москву. Смоленск взят в клещи. Девятая армия Штрауса подошла к притоку Западной Двины — реке Меже…»
— Знаем, — ворчливо заметил оберст и перевел настройку.
Услышав осиный звук телефонного зуммера, неохотно поднял трубку.
— Герр региментес? Слушаю. Что?!. Кто прорвался? Куда прорвался?.. Почему бросили трубку?!.
Нащупал сигнализацию. И как будто от нажатия кнопки в селе послышалась нервозная стрельба. Трясущейся рукой снял с ковра «вальтер».
— Зольц! Где вы, Зольц!..
В дверь заглянул перепуганный денщик и тут же исчез. Совсем близко взорвалась граната. Оберст опустился на стул. Маленькая электрическая лампочка раскачивалась в воздухе. На белой стене металась тень старого офицера в виде какой-то фантастической птицы с большим загнутым клювом и щетиной на голове. Очнулся. Шагнул к вешалке, поспешно накинул плащ с капюшоном и вышел в маленькую дверцу, к сараям. Совсем забыл, что тут большая канава, где недавно солдаты нашли спрятанное колхозниками зерно. Оберст рухнул вниз и потерял сознание.
Комнату заполнили люди в зеленых плащ-накидках. Потом появился Зольц — без фуражки, с пустой кобурой. Под глазом красовался массивный синяк. Зольц ткнул пальцем на табуретку.
— Герр казакен! Это есть кресло оберста Готцендорф!
— Где он сам? — эскадронный Ахсаров вскинул «ТТ».
Немец пожал сухими тонкими плечами. Только что он сидел на табуретке.
Энвер произнес какую-то гневную фразу по-осетински и обратился к казакам:
