Их было трое - [56]

Все ушли, шушукаясь и прыская.

Мильдзихов продолжал разговор с Бибиковым.

— Вот тебе я готовые артисты для драматического кружка. Каково, а? «Экспроприируют» сено у попа, переодевшись в женскую одежду, чтобы не опозорить красноармейского звания. Здорово?

— Я ничего не знал, — оправдывался Бибиков. — Воспитанника Коняхина, должно быть, кто-то научил. Сам бы он не додумался — молодой. Да и зачем ему красть сено, он ведь за лошадьми не смотрит…

— Кто мог его научить?

— Подозреваю красноармейца Плаху. Он нонче дневалит по кухне. А все лошади рядом — в конюшне. Видать, Плаха жалость имеет к лошадям. Хлебороб!

— Проверьте, куда поместили арестованного Коняхина. Выставьте часового.

— Есть, товарищ взводный.

Но отделенный не успел выполнить приказание Мильдзихова. Длинная пулеметная очередь разорвала ночную тишину. С улицы послышался гулкий топот конницы, за дверью казармы лязгнул затвором патрульный.

Прикрыв ладонью свет, Мильдзихов посмотрел в окно.

— Взвод, в ружье! — крикнул он в дверь. Нервно крутнул ручку тяжелого батарейного телефона «Ордонанс». Связи нет!

За каменной стеной ограды мелькали всадники в папахах, бурках, все они мчались к усадьбе сельскохозяйственной коммуны.

— Тише, не стрелять! — приказал взводный, выбежав на улицу. — Развернуться вдоль стены. Не выглядывать!

— А патронов-то — один обойма, товарищ командир, — жалобно сказал Ахметка. — А то бы мы их…

— Тише. Патронов больше нет.

— Чья ж эта конница, по-вашему? — не унимался Ахметка, теребя взводного за рукав.

— Не видишь, чудак, белые валом валят… — отвечал Пелла. — Коняхин здесь? Эй, Коняхин, пробирайся к штабу бригады. Доложи: отряд белоказаков напал на коммуну. Выполнишь приказ — наказание отменим.

— Есть! — воскликнул Костя и исчез в темноте.

Теперь уже не было видно скачущих по дороге казаков. Но на усадьбе коммуны, расположенной верстой выше казарм, метались какие-то люди с факелами, слышались одиночные выстрелы, занималась огнем крыша сарая.

— Порешат всех коммунаров, гады, — говорил с тревогой Бибиков.

— Разрешите, товарищ взводный, ползти на разведку, — сверкнул в темноте белыми зубами Ахметка.

Мильдзихов подозвал Знаура, приказал:

— Кубатиев! Вместе с Арслановым поднимайтесь в гору. Подползете к усадьбе коммуны с северной стороны, обстреляете банду. Вот вам еще две обоймы и одна граната — на двоих. Взвод подойдет прямо огородами. Старайтесь снять офицера. После ваших выстрелов мы откроем огонь.

Ахметка первым протянул руку и успел завладеть гранатой.

— Дозвольте доложить, — тихо сказал Бибиков. — Повстанцы, небось, дозоры выставили, вояки еще те — кадетские корпуса кончали.

— Дозоры обойти — ночь темная. Задачу поняли?

— Поняли! — ответил Знаур.

— Кубатиев за старшего. Выполняйте.

Пригнувшись, ребята побежали в гору.

— Напрасно вы их послали, — тихо проговорил Бибиков, — совсем ведь молокососы.

— Да, пожалуй… Черт меня дернул… Вот что, Бибиков. Догони их и командуй разведкой сам.

— Если найду их. Темень — хоть глаз коли. Выбрали ноченьку, бандюги…

— Попробуй.

— Есть!

…Ахметка и Знаур прошли сквозь заросли бурьяна. Дальше пришлось ползти. Горящая крыша освещала изрезанные балками скаты холмов. От сухой полыни поднималась пыль, было трудно дышать, во рту — горько.

Уже близка усадьба. Около дома Совета коммуны — большая толпа. Всадники с карабинами на перевес полукольцом окружили людей. На высоком крыльце стоят казаки, среди них, должно быть, есть и офицеры — выделяются две-три серые черкески, а напротив, у сарая, грудятся какие-то люди в одних рубашках.

— Коммунисты, — шепчет Знаур в самое ухо друга. — Ползем, быстрей. Давай гранату!

— Гранату? Ха! Чего захотел…

Поползли вперед. Вот уже изгородь из жердей. Белоказаки видны как на ладони.

Бородатый офицер с тяжелым маузером в руке что-то выкрикивает — видно, речь держит. Некоторые слова долетают до слуха ребят: «Коммуны упраздняются… Земельный декрет барона несет благоденствие русским крестьянам… Антихристам коммунистам — смерть…»

Бородач поднял маузер. Знаур и Ахмет подползли еще ближе к амбарам — дальше двигаться было уже невозможно.

Знаур прицелился в черкеску «оратора».

— На колени! Просите пощады! — кричал казак, стоявший рядом с офицером.

Из группы коммунистов шагнул вперед высокий плечистый мужчина в синей рубахе с разорванным воротом. Лицо его было окровавлено. На лбу слиплись белокурые волосы.

— Дурак! Коммунисты никогда не станут на колени! — громко ответил он. — Знайте, придут наши братья и отомстят. Да здравствует Советская власть!

По знаку бородатого белоказаки вскинули карабины. В этот миг Знаур нажал на спусковой крючок. Сильно толкнуло в плечо. У самого уха раздался второй выстрел — Ахметки. Сразу ничего не было видно впереди. Знаур поднял голову. В ушах звенело, в глазах — красные круги.

Бородач распластался на земле у крыльца. Несколько секунд было тихо.

— Тревога, братцы! — завопил кто-то. Казаки стали в упор стрелять в коммунистов, будто опасность угрожала с этой стороны. Высокий коммунар в синей рубахе метнулся в сторону, но вдруг, словно оступившись, ахнул и упал навзничь. Кто-то выкрикивал слова команды…

Мимо притихших в траве друзей промчались два всадника, но через какое-то мгновение повернули назад. Во дворе развернулась пулеметная тачанка — задком в сторону стрелявших.