Их было трое - [55]

— Ну и чудак же ты, Бибиков, — «оковы»… Запомни, что ты теперь красный командир и должен оставить всякую зубрежку.

— Слушаюсь!

Взводный приказал выдать новобранцам боевые карабины.

До самого вечера Знаур, Костя и Ахмет чистили и смазывали свои винтовки, забыв от радости про ужин. В комнату для чистки оружия заходили Мильдзихов и Бибиков, давали советы.

— Запомни, товарищ Кубатиев, — наставительно говорил отделенный Знауру, — твой карабин имеет номер 172683. Спрошу тебя через двадцать лет — должон ответить без запиночки!

— Вот это дело! — одобрил взводный. — Такой обычай мы возьмем у старой армии.

Когда командиры ушли, Ахмет излил свои чувства.

— Ну теперь пускай попадет на мой глаза разный белогвардейский свинья, — задиристо говорил он, глядя в сияющий канал ствола, — газават[46] будем делать…

— Самим надо проситься, а то досидимся, пока ни одного живого беляка не останется… — недовольно заметил Костя.

После ужина Пелла Мильдзихов читал бойцам местную газету «Рабочая власть».

Костя Коняхин ушел на кухню чистить картошку, Знаур и Ахмет остались слушать.

В передовой статье — «На Врангеля!» — давались выдержки из письма ЦК партии всем партийным организациям России.

— «В ближайшие дни, — читал командир взвода, — внимание партии должно быть сосредоточено на Крымском фронте. Мобилизованные товарищи-добровольцы должны отправляться на Юг. Последний оплот контрреволюции должен быть уничтожен…»

— А разве мы поедем в Крым? — удивился Ахметка.

— Нам и здесь хватит работы, — ответил Пелла, — пока армия повстанцев существует.

Знаур слушал взводного и думал: «Баделята сделали несчастной и обездоленной его мать…» Самые первые кунаки баделят и алдаров — заговорщики из дома Дзиаппа и их заморский гость мистер Стрэнкл — готовят удар кинжалом в спину… Кому? Лучшим друзьям Знаура, тем, кто ни разу не назвал его презрительным словом «кавдасард».

Поскорей бы свести счеты с этой породой, — Знаур представлял себя в сражении с новым карабином в руке, — а потом приехать в Москву, к дяде Северину, и сказать: «Простите нас, дядя Григорий, за то, что убежали из детдома на войну. Зато мы нашли кровников Советской власти и спалили в огне плетень из ядовитых змей…»

Командир взвода закончил чтение. Наступившая тишина в казарме заставила Знаура очнуться.

Дежурный объявил, что по распорядку дня — личное время красноармейца. В этот час бойцы обычно писали письма домой.

Ахметка тронул Знаура за плечо.

— Если бы у меня была мать, ты написал бы ей от меня письмо?

— Написал бы, раз ты сам не умеешь.

— Верно, я совсем плохо пишу. Клянусь аллахом, мать очень радовалась бы, если бы получила письмо от меня. Но ее нет, она умерла, когда я родился. А отца убили на большой дороге: он был абреком… Давай напишем тете Хадзи письмо! Да?!

«Хороший друг, этот ингуш», — подумал Знаур и ответил:

— Письмо моей нана? Ты правильно сказал. Напишем.

— Костю тоже подпишем в конце. «Салам тебе, нана, от двух друзей Знаура — двух его братьев»…

Ребята пошли к ротному писарю за бумагой.

* * *

Пелла Мильдзихов сидел у раскаленной докрасна «буржуйки» и доказывал отделенному Бибикову, что с дисциплиной в осетинской нацбригаде еще не все гладко.

— Я сам слышал в бою, как белые кричали: «Бей осетинских разбойников!..»

— Так то же белые, — возражал Бибиков. — А сами-то они кто? Население грабят — факт. Эскадронный Залетайко или Загоруйко, не помню, как его, рассказывал нашему политруку, что в Барсуковской повстанцы мирных станичников порубали на куски.

Пелла, прищурясь, подправлял языком жиденькие усы, которые совсем не украшали его длинное, худое лицо.

— Это верно, — сказал он. — Но ответь, почему кони нашего ротного обоза такие сытые, хотя две недели интенданты не дают сена?

— Трава еще стоит зеленая…

В коридоре послышались какая-то возня и приглушенный хохот красноармейцев.

— В чем там дело? — крикнул Мильдзихов, приоткрывая дверь. — Дневальный!

Дневальный Коля Цараев влетел в комнату.

— Поймали торговку! — доложил он. — Она, товарищ командир, лезла в сарафане через наш забор — наутек. Видать, контра…

— Приведите задержанную.

— Есть привести!

Группа бойцов уже входила в комнату.

«При ближайшем рассмотрении», как писал после в донесении отделенный Бибиков, «задержанной торговкой» оказался молодой боец Константин Коняхин.

— Что это за маскарад? — сердито спросил Пелла.

Костя смотрел на свой наряд удивленными глазами, как будто сам недоумевал — откуда этот сарафан, откуда кашемировый полушалок на голове?..

— Что это значит, я спрашиваю?! — крикнул Мильдзихов, наступая на Костю.

Коняхин молчал, сопя носом.

— Разрешите доложить, товарищ командир? — вмешался дежурный по роте, телефонист Вершков.

— Докладывайте.

— В этом сарафане они экспроприируют сено.

— Сено? У кого?

— У попа.

— Так. Воруют, значит. А почему — в сарафане?

Костя молчал, опустив голову и сосредоточенно рассматривая свои рваные ботинки.

— Сарафан кто-то выпросил у Евлампии Гордеевны, что торгует селедкой на базарчике, — пояснил Вершков.

— Красноармейца Коняхина — под арест. Срок расследования всего этого безобразия — до утра!

— Есть, товарищ взводный! — ответил дежурный.