Их было трое - [39]

«12 октября 1918 года. В. И. Ленину. Во Владикавказе арестована английская миссия, уличенная в сношениях и связи с добровольческой армией Алексеева и с контрреволюционным Моздокским советом. Задержано письмо Локкарта представителю английской миссии полковнику Пайку, а также письмо Шульгина с просьбой установить связь Алексеева с союзниками. Задержанный с письмами Локкарта и Шульгина шпион Алексеева штабс-капитан Угневенко расстрелян.

Орджоникидзе».

— Куда же девали других шакалов? — с нетерпением спросил Знаур, когда дедушка окончил чтение. — Тоже расстреляли?

— Нет, Знаур. Они живы и здоровы. Ленин ответил Серго, чтобы он препроводил арестованных в Москву. А оттуда они преспокойно поехали домой, на свою родину.

— Домой? Почему же?

— Потому, что всякие послы из других стран неприкосновенны, — пояснил Габо. — Наши люди тоже сидят в Лондоне и Берлине.

— Так ведь наши-то хорошие, а эти — как абреки…

— Оно так. Но если мы тронем этих здесь, они повяжут наших у себя. Понял, Знаур?

— Вот оно что! — Знаур даже привстал с постели.

Дедушка Габо о чем-то задумался, минуты две-три угрюмо помолчал, потом продолжал:

— В те дни, когда английская миссии была арестована и отправлена в Москву, ходили слухи о какой-то дипломатической посылке. За день до обыска посылку «гости» отправили в Иран, своему послу. Нашим пограничникам было дано задание задержать посылку, потому что в ней могли оказаться очень важные секретные бумаги и ценности. Но посылка исчезла в пути. Наш отряд особых поручений тоже искал.

Может быть, дипкурьеры почуяли недоброе и где-то спрятали ее в горах. Уж не за ней ли пожаловал сюда мистер Стрэнкл?..

— Давай, дада, расскажем обо всем главному комиссару! — предложил Знаур.

— Еще понаблюдаем денька два, а потом уж сообщим в чека, — ответил Габо.

Мистер Стрэнкл вот уже второй вечер выходил на прогулку и брал с собой Знаура. По-видимому, «несмышленый казачок», каким казался Знаур иностранцу, вполне того устраивал. Знауру, в свою очередь, открывалась счастливая возможность встретить кого-нибудь из друзей, если они еще не покинули Владикавказ.

Казачок шел на почтительном расстоянии позади Стрэнкла, нес его плащ или стек, а иногда шкатулку с сигарами. Мистеру Стрэнклу, видимо, был по душе такой порядок шествия. Иногда чужестранец велел ему расспросить о чем-нибудь горцев на их родном языке, если они плохо понимали по-русски.

Как-то под вечер мистер Стрэнкл долго блуждал по Осетинской слободке, потом рассматривал на кладбище памятники — каменные столбы с надписями на незнакомом языке. На некоторых обелисках были укреплены маленькие, вырезанные из жести, лошадки.

— Почему здесь лошадь, а там нет никакой лошадь? — с любопытством спросил Стрэнкл.

— Конь украшает тот камень, под которым лежит джигит, погибший в бою, — пояснил Знаур. — А без лошадей — кто просто так умер.

— Любопытно. Я обязательно буду записывать в блокнот эту деталь.

Рядом с кладбищем стоял большой кирпичный особняк с железными воротами. Мистер Стрэнкл остановился, взглянув на хронометр, затем на Знаура, недовольно поморщился, словно придумывая, куда отослать казачка.

— Возвращайся домой, — сказал он наконец.

— Слушаюсь, сэр.

— Мне нужно, э-э… встретиться с одной пикантной дамой. Свидание. Ты уже большой малый. Понимаешь?

— Понимаю, сэр.

Мистер Стрэнкл направился к кирпичному дому.

«Да ведь это дом дедушки Дзиаппа, к которому я собирался идти с Костей и Ахметкой, — удивился Знаур. — Здесь мы гостили с дядей Саладдином три года назад. Никакой «дамы» там не было раньше.

По какому делу мистер пошел в дом Дзиаппа? Почему он сказал неправду?.. Мать Хадзигуа не раз говорила у пастушьего костра: «Неправда — спутница злых людей…»

Знаур остался за каменной оградой кладбища, раздумывая, как бы попасть в дом, не вызвав подозрений у Стрэнкла.

Заговор

Старый Дзиаппа был недоволен гостями. Их вполне можно принять за абреков с большой дороги. Чем-то они еще напоминали и беглых деникинцев, выползших из смрадных пещер, чтобы узнать, можно ли на люди показаться. Может быть, они фальшивомонетчики — кто знает? Никто из них не поприветствовал хозяина по старым добрым обычаям — не снял почтительно шапку и не потупил взора, как подобает младшему. Через двор проходили с опаской, бросая тревожные взгляды на железный засов калитки — прочен ли? — и на каменные стены — высоки ли? А этот одноглазый урышаг в мешковатом костюме и с золотым портсигаром в кармане, войдя в хадзар, поинтересовался, выходят ли окна соседней комнаты в сад, граничащий с осетинским кладбищем. Получив утвердительный ответ, одноглазый облегченно вздохнул, а потом брезгливо сбросил с себя помятый пиджак. Перед ним почему-то все встали, кроме рыжего сборщика лекарственных трав, который продолжал сидеть с независимым видом в высоком кресле самого Дзиаппа и курил так, что дохнуть нельзя было, не поперхнувшись.

Сын старого Дзиаппа, Амурхан, ничего вразумительного не сказал отцу, кроме того что среди прочих будут «высокие гости», добрые вестники грядущих перемен в жизни, что встречать нужно всех одинаково радушно, не глядя, кто во что одет.

О каких переменах в жизни говорил Амурхан? Кажется, все уже пошло прахом — и мельница в Ардоне, и лесопилка в Алагире, не говоря о дальних приисках на Лабе. Из всех наследственных и им самим нажитых домов остался только вот этот каменный особняк на Осетинской слободке.