Их было трое - [34]

Очнувшись, наконец, далеко от кладбища, ребята приостановились и перевели дух.

— Понял теперь, голова садовая? — поучительно сказал Костя. — Слышал, как он твоего аллаха вспоминал? Тоже в кирпичном доме живет, как и твой Рахимбей. Паук, контра…

— Старый собака… По самому уху зацепил… Куда пойдем теперь, Костя?.. Где будем искать теперь «меду», скажи?

— Пойдем в парк, под лодку. Я там спал в прошлом году. Хорошо, тепло на сухих листьях. Идем! Сам потом спасибо скажешь.

Осень двадцатого года во Владикавказе многим напоминала канун гражданской войны. Как и в те тревожные дни, по городу ходили зловещие слухи, совершались грабежи и убийства. В горах появлялись мелкие банды и одиночные абреки, пользующиеся славой неуловимых.

По Военно-Грузинской дороге можно было ездить лишь большими вооруженными группами, да и то только днем.

Вся оставшаяся после деникинской оккупации нечисть — переодетые белые офицеры, полицейские, тюремщики, попы, спекулянты, конокрады, фальшивомонетчики, торговцы кокаином, просто уголовники без определенной специальности, — это пестрое, шумливое население закопошилось, подняло голову, всем своим безобразным и наглым видом говоря: «Нет никакой власти, кроме нас. Мы — власть».

Многие завсегдатаи кафе-шантанов самоуверенно утверждали: «За нашей спиной — железный барон. Только он развернется — конец большевикам…» Даже на главном, Александровском проспекте, в ресторанах и третьеразрядных кабаках черносотенцы и обыкновенные хулиганы открыто пели царский гимн и воровские песни. Кое-где в поздний час произносились тосты за «возрождение» России, за самоопределение горцев, за здоровье Ллойд-Джорджа и его военного министра Уинстона Черчилля, за главу американской миссии в Крыму адмирала Мак-Келли.

…В городском парке играл частный духовой оркестр Арнольда Бухгольца. Мазурка Шопена танцевала по осенним аллеям, заглушая шум Терека.

Острый запах шашлыка привел Костю и Ахметку к павильону ресторана «Лондон». Они уселись на старой перевернутой лодке, лежащей недалеко от кухни.

У входа в павильон стоял пожилой обрюзгший швейцар. Всем, кто подходил близко, он учтиво говорил, снимая фуражку:

— Входа нет-с, павильон откуплен-с.

Кто-то спросил: «Кем?»

— Племянником доктора Мачабели, — с достоинством ответил швейцар.

Костя толкнул Ахметку в бок.

— Буржуи гуляют…

Из павильона выскочил маленький человек в поварском колпаке.

— Эй, вы, архаровцы! — тоненько крикнул он. — Чего тут прохлаждаетесь? А ну, дрова пилить! Ж-жива!..

Ребята вскочили с лодки.

— Сюда, сюда! — пропищал повар.

За кухней был небольшой сарайчик. Повар принес пилу.

— А платить будешь, дядя? — басом спросил Костя.

— Дам вам пожрать чего-нибудь. Небось, не обедали сегодня. Насквозь вижу вашу братию…

Они дружно взялись за дело. Когда напилили и накололи целую горку коротеньких поленьев, подошел повар и сказал:

— Завтра днем подпилите еще. А теперь — за мной.

Друзья уселись за маленький столик в углу кухни. Остроносый поставил перед ними большую сковородку жареной картошки — соломкой, для изысканных блюд.

— Мало будет, добавлю, — и повар побежал в зал, где, по-видимому, он выполнял еще обязанности официанта.

— Порядок, — сказал Костя, отламывая кусок хлеба.

— Хороший дело. Клянусь, — подтвердил приятель.

Дверь в зал была чуть приоткрыта. Костя и Ахметка посматривали на желтолицего человека в черной феске. Человек держал двумя руками большой турий рог, украшенный перламутром и серебром, и говорил слабым грудным голосом:

— Аллах да простит мне… Господа, я поднимаю этот рог за процветание Владикавказского филологического общества[39], за далеких, но близких друзей общества — моих соотечественников, живущих у подножия горной гряды Эльбурса…

Он перевел дух и закончил:

— Как это символично, господа: величавый тегеранский Эльбурс и неприступный кавказский Эльбрус осеняет утренняя звезда — тан юлтуз — звезда единой веры…

Под дружные аплодисменты человек в черной феске залпом осушил рог.

Сначала в зале было тихо, потом послышались тревожные, чуть приглушенные голоса, какая-то возня.

Костя приоткрыл дверь и заглянул в зал, вытянув шею. Человека, выпившего рог вина, укладывали на сдвинутые столы. Он не подавал признаков жизни. Гости полушепотом говорили:

— Что с консулом? Припадок?..

— Глубокий обморок.

— Он ведь непьющий мусульманин, и вдруг — целый рог рома… Аорта…

— Послать за доктором!.. — раздался чей-то густой баритон.

Пользуясь всеобщим смятением, ребята еще больше открыли дверь. Они видели, как повар, все время крутившийся возле иранского консула, извлек из его жилета массивные золотые часы и сунул их в свой карман.

Появились люди с носилками, больного унесли.

Гости сгрудились у выхода, собираясь покинуть павильон. Но вдруг все отхлынули от дверей — в них показались двое в шлемах, с кавалерийскими карабинами наперевес.

— Господа хорошие, спокойно! Проверка документов! — объявил красноармеец с бледным лицом, которого еще не касалась бритва.

— Позвольте, — возразил густой баритон. — Какие мы «господа»? Здесь собралась, так сказать, красная интеллигенция…

— Документы!

Обладатель густого баритона, полный мужчина в поношенном кителе, попятился к кухне. Полагая, что там никого нет, он поспешно выхватил из заднего кармана офицерских рейтуз белый сверток и швырнул его за дверь. Сверток беззвучно упал на Костины колени.