Их было 999. В первом поезде в Аушвиц - [9]

Адела Гросс, прим. 1940 г. Фото предоставлено Лу Гроссом.

Лу Гросс, прим. 1941 г. Фото предоставлено Лу Гроссом.

В семействе Гроссов Лу – трехлетний двоюродный брат Аделы – был вечно лишним. В тот день он понесся по снегу к старшим кузинам, упрашивая их поиграть с ним. Девочки наверняка со смехом его потискали, но роль нянек в их намерения не входила. Пусть даже тот день не был «базарным», но рынок все же работал. У девочек имелись свои планы.

Предчувствуя, что сейчас деревянная лошадка снова станет его единственным товарищем по играм, Лу на своих крепеньких ножках бросился к девочкам, называя их самыми ласковыми именами – «Аделинка! Дуци!» – драматично, но напрасно дуясь и оттопыривая нижнюю губу.

– Льяко! – няня назвала малыша его домашним именем и уволокла в дом, где укутала потеплее, так что он сделался круглым, как зефирина, а потом отправила назад во двор.

Не все юные женщины, спешившие в тот день на рынок в центре Гуменне, были словацкими еврейками. В 1939 году – после германской оккупации Польши – многие польские евреи отправили своих дочерей в относительно безопасную Словакию, где у евреев оставались еще кое-какие права, а еврейские девушки могли не опасаться изнасилования.

Дина и Эрна Дрангер были двоюродными сестрами из тихого польского местечка Тылич неподалеку от словацкой границы, которое сразу после начала оккупации наводнили немецкие солдаты. Первой в Словакию перебежала их лучшая подруга Рена Корнрайх. Следом отправились и сестры Дрангер. И у Рены, и у Эрны младшие сестры жили и работали в словацкой столице Братиславе. До Гуменне добралась, по меньшей мере, еще одна польская беженка – Сара Блайх, выросшая в Крынице – расположенном поблизости курортном городке с горными минеральными источниками, куда и сегодня можно «приехать на воды». Все эти девушки явно знали друг друга.

Нетрудно вообразить, как Эрна с Диной рука об руку идут на рынок по Штефаниковой улице, возбужденно обсуждая грядущую свадьбу Рены. Та занималась поисками достойной ночной сорочки для брачной ночи – из-за этого обстоятельства сестры, скорее всего, хихикали с румянцем на щеках. До Песаха оставалось всего пара недель, и девушкам не терпелось послать гостинцы – орехи с сухофруктами – родителям, которых они не видели уже больше года.

Польки были постарше сестер Фридман, к тому же они вращались в другом обществе. Будучи частью еврейской общины Гуменне и принадлежа к уважаемой местной семье, девочки Фридман вели устроенную жизнь, в то время как польские беженки обычно работали нянями у зажиточных людей. Но проходя мимо дома Гроссов, польки, завидь они кого-нибудь во дворе, наверняка помахали бы приветственно. Невозможно было не запомнить россыпь веснушек на Аделином лице, волны золотых волос, ее улыбку – ведь в синагоге девушки вместе сидели на хорах. Пусть сестры Гросс и происходили из весьма богатой семьи, они никогда не смотрели на других свысока. Они придерживались убеждения, что надо жить в мире нравственности и добродетели, в мире, где помогают нуждающимся – тем, кому повезло меньше.

Название «Гуменне» происходит от общеславянского слова, означающего «гумно», «задний двор». На свете нет, пожалуй, другого городка, которому бы так шло его имя. «Мы жили, как большая семья, – рассказывает Эдита. – Все знали друг друга. Все без исключения!»

Гуменне некогда был важным пунктом на торговом пути между королевствами, которые потом стали Польшей и Венгрией, культурным центром, известным своими ремеслами и ярмарками, своим рынком. Над коваными воротами особняка в конце площади подергивали каменными хвостами мраморные львы – правда, «площадь» – не вполне верное слово, ведь речь идет о вытянутом, прямоугольном бульваре, который считался сердцем города. Главная улица стояла немощеной: ее поверхность сглаживали с помощью конных катков с бревнами и цепями, которые вдавливали гравий в грязь. По одну сторону росли молодые деревца, а по другую стояли городские магазины и лавки. И эта площадь служила местом собраний, куда стекались местные жители – и евреи, и неевреи. На весь город имелся один-единственный автомобиль – такси.

По периметру площади на фоне высящихся сугробов стояли малочисленные, самые непоколебимые торговцы и фермеры. Ветер морозил голые руки мясника-нееврея, раскачивая последние висящие над ним палки колбасы. Головки сыра лежали, накрытые марлей. Весенних овощей еще не было – только картошка, брюква да пастернак. Словацкая военная полиция – то есть Глинкова гвардия – тяжелой поступью вышагивала среди сугробов с таким видом, словно обходить дозором снежные заносы для гардистов – святой долг. В сапогах, перетянутые ремнями, в черных шинелях и галифе, они всячески старались придать себе угрожающий вид. Но эти мальчики – совсем юные, некоторые еще даже не брились – не внушали ужаса ни Аделе, ни другим девушкам. Чего тут, собственно, бояться? Ведь они выросли вместе. А мальчики всегда любят играть в войну. Но все равно казалось странным, что в ответ на приветствия девушек их бывшие одноклассники либо делали вид, будто не слышат, либо обращали на них свирепый взгляд.