Игры политиков - [3]

Человек, безусловно готовый «твердо положиться на свой инстинкт и не сдвигаться с этой позиции ни на шаг», надеется, что сама история поведет его сквозь череду поражений к окончательной победе. Джон Стюарт Милль писал, что для таких людей «гонения — эта та жертва, которую следует принести на алтарь истины». Их выдержка перед лицом врага коренится в убежденности в собственной правоте. «Подлинное преимущество истины состоит в том, что если та или иная позиция ей соответствует, то от нее можно избавиться один раз, два раза, множество раз, но с ходом времени будут появляться люди, открывающие эту истину вновь и вновь, и однажды очередное такое возрождение случится в пору, когда благодаря счастливому стечению обстоятельств она уйдет от гонений и укрепится настолько, что окажется способной противостоять любым дальнейшим покушениям».

Однако история бывает ветреной возлюбленной. На политических кладбищах покоится немало мужчин и женщин, которые твердо полагались на свой «инстинкт», меж тем как жизнь проносилась мимо, даже не оглядываясь, чтобы помахать им на прощание.

Что отличает людей принципа, способных добиваться успеха, от тех, кто потерпел поражение? Почему одна и та же позиция кому-то приносит удачу, а кого-то отбрасывает на обочину? Почему одни кажутся провидцами, а другие глупцами? Что отличает догматиков и упрямцев, которые «отказываются принять это», от людей проницательных, от тех, кто «опережает свое время»? Такой вопрос встает применительно к любой сфере деятельности: где кончается провидение и начинается фанатизм?

Несомненно, проницательность лидера — фактор важнейший. Те, кто фатально лишен ее, обречены постоянно пребывать на политическом вокзале в ожидании поезда, который никогда не придет. Однако же и четкое понимание хода развития истории — или рынка — еще не гарантирует успеха. Многие из тех, кто терпеливо ожидал своей очереди, ушли в небытие, и все ради того, чтобы потомки, признав их правоту, воздали им посмертные почести.

Естественно, причин успехов и поражений существует множество. Но остается один фактор, который, не исключено, как раз и разводит победителей и неудачников… Тем, кто начинает на пустом месте, дожидается своего часа и обнаруживает, что «мир упал к их ногам», как правило, удается вплести свои идеи в более сложный и значительный узор, который чаще всего отражает высшие потребности и зов народа. Ну а те, кто терпит неудачу, остаются пленниками языка идеологии, который им никак не удается перевести на язык патриотизма.

Этот раздел посвящен четырем государственным деятелям, которые, твердо опираясь на свои принципы, достигли успеха. Это Рональд Рейган, Уинстон Черчилль, Шарль де Голль и Авраам Линкольн. Каждый из них начинал с неудач и поражений, удалялся в политическое небытие, а затем возвращался на командную позицию. Все четверо дорожили принципами и в борьбе за власть не шли на компромисс. Но все они, каждый на свой лад, совершая финальный рывок наверх, сумели перейти от идеологии к патриотизму.

Многим казалось, что печальный пример Барри Голдуо-тера, потерпевшего в 1964 году сокрушительное поражение, должен был бы подсказать Рейгану обреченность политики крайнего консерватизма. Но Рейган не внял уроку. С бульдожьим упорством, не отступая ни на шаг в сторону, он следовал этой жесткой линии оба свои срока на посту губернатора Калифорнии и в ходе кампании 1976 года за выдвижение на пост президента от республиканской партии — кампании, которую он проиграл. Когда через четыре года Рейган вернулся на политическую сцену и выиграл президентские выборы 1980 года, в его собственных взглядах мало что изменилось — но страна меж тем, при Джимми Картере, успела тяжело занемочь. Америку начал охватывать страх, что она, по выражению Льва Троцкого, окажется на «свалке истории». И Рейган победил за счет того, что умело приспособил свою идеологию правого толка к глубинному, не иссякающему чувству американского патриотизма, а также благодаря заразительной вере в будущее.

Уинстон Черчилль пребывал в пустыне даже дольше, целых восемнадцать лет. В своем политическом заключении 1920—1930-х годов этот образцовый вояка-империалист казался безнадежным чужаком в мире, чуравшемся войн, и в Британии, готовой уютно устроиться в собственной раковине. По мере того как возрастала гитлеровская угроза, Черчилль оставался единственным, кто говорил о ней во весь голос и упрямо не мирился с политикой умиротворения немцев. Но к этому одинокому голосу мало кто прислушивался… до тех пор, пока Адольф Гитлер не доказал его правоту и британцы всех мастей не призвали Черчилля к руководству. Тем не менее, пусть предупреждения его оказались оправданны, Черчилль занял свое прочное место в истории не как строитель империи или милитарист. Он стал глашатаем оптимизма и решимости в условиях, когда нация почти полностью погрузилась в трясину сомнений и отчаяния.

Оглядываясь по окончании Второй мировой войны на прожитые годы, Шарль де Голль осознал, что партийные дрязги и фракционная природа французской политической жизни настолько подорвали дух страны, что в немалой степени именно это способствовало столь быстрому, каких-то шести недель хватило, поражению. Имея в виду отъявленное упрямство и независимость французского духа, де Голль вопрошал: «Как можно управлять страной, производящей 246 сортов сыра?» Провозглашенный после войны освободителем народа, де Голль призывал к принятию новой конституции, но, обнаружив, что не способен преодолеть влияние политических партий, ушел в тень, в ожидании, когда его призовут вновь. К 1958 году политическая ситуация в стране сделалась нестерпимой, и тут-то как раз нация обернула к нему испуганный взор. Де Голль вернулся к власти — но не просто как апостол конституционной реформы, как это было ранее, а как личность, способная вернуть Франции былое величие.