Игры на асфальте - [13]

— Максимочка, иди сюда! — позвала с кухни Тоня. Максим уже занимался самоуправством: он снял салфетку, которой была накрыта банка с грибом, и пытался растормошить гриб неизвестно откуда взявшейся столовой ложкой.

Должно быть, то, как Тоня произнесла его имя, показалось ему странным. Мне — тоже. Тоня сказала «Максимочка» легко и ласково, как будто не в первый раз, как будто это был ее братишка, Максим даже завертел головой, словно пытаясь понять, откуда донесся этот голос.

— Тебя зовут, — сказал я ему строго. — И прекрати бесчинства, ты не у себя дома.

Максим пошел на кухню и торжественно вынес мне брюки — почищенные и даже выглаженные. Я оделся, оглядел себя — на брюках не было ни единого пятнышка.

— Ну как? — спросила, не выглядывая с кухни, Тоня.

— Порядок! — ответил я. — Здорово!

Тоня вышла, я стоял посреди свободного пространства комнаты, как в ателье, она обошла меня со всех сторон, присела, одернув платье на круглых коленках.

— Вот тут немного осталось, — тихо сказала она и показала пальцем на нижнюю кромку — у самой «подковки».

Я смотрел на ее ровный пробор и думал, что все-таки хорошая она девчонка, жаль только, что такая… виноватая. А может быть и так: виноватым перед нею чувствовал себя я сам и это каким-то образом ей передавалось.

— А, ерунда! — ответил я как можно более беспечно. — Послушай, Антонина, ты очень сейчас занята?

Она поднялась, удивленно посмотрела мне в лицо и тут же отвернулась.

— Нет, ничего, — сказала она. — А что ты хочешь?

— Посиди с Максимкой полчасика, он парень не буйный. А я к Ивашкевичам забегу. Похоже, что Женька приехал.

— Женька — не знаю, — проговорила она, глядя в сторону. — А вот Рита точно приехала, я ее видела утром.

И снова быстро и внимательно взглянула мне в лицо. Глаза у нее были, оказывается, рыжевато-зеленые, цвета крыжовника, то темные, то светлые — как посмотреть.

«Неужели я так обознался?» — расстроившись, подумал я. Ну конечно, это была Маргарита, в какой-нибудь косыночке на голове: у Женьки не могло быть такое длинное лицо, и только Маргарита могла смотреть в наш двор так равнодушно и бегло: в нашем дворе интересов у нее не было.

— Она очень спешила на какую-то ва-ажную встречу, — помолчав, добавила Тоня, вроде бы и не передразнивая Маргариту, не имитируя ее странную, я бы сказал — мяукающую интонацию, но интонация эта чувствовалась в самих словах: «ва-ажную встречу». — Так что ты вряд ли ее застанешь.

Что-то мне не понравился ее взрослый и слишком смелый взгляд. Что такое, на самом деле? Чуть ли не весь мир догадывается о моем восхождении на пожарную лестницу. Да нет, просто мнительность: сделаешь что-нибудь идиотское, а потом всю жизнь ходи и думай, что все только об этом и говорят.

— Не очень-то мне нужна твоя Рита, — пробормотал я. — Просто узнать, когда Женька вернется.

Какое-то время мы стояли и молча смотрели друг на друга, а потом я заметил, что Максимка мой с большим любопытством глядит на нас снизу вверх и лицо у него хитрое. Я понял, что он сейчас изречет какую-то пакость, — и не ошибся.

— Смотрите не поженитесь, — сказал Максим.

И, заложив руки за спину, с независимым видом пошел к подоконнику.

Это было сурово с его стороны. Я думал, что Тоня тут же опрометью выбежит из комнаты, но вместо этого она, как ни странно, засмеялась. Она смеялась тихим, совершенно женским смехом, и перебирала свою косу, и смотрела мне в лицо, а я не знал, куда деваться. Ну Максим, ну охальник, погоди у меня!

— Ты что это глупости говоришь? — спросил я его.

— Совсем не глупости, — сварливо ответил он, повернувшись к нам спиной. — А то стоят и стоят. Как будто танцевать собираются.

Тут Тоня бросилась к нему и, смеясь, начала его тормошить. Максим сделал вид, что он от нее отбивается — братишка мой был не большим любителем нежностей, — но в конце концов он даже позволил ей поднять себя на руки.

— Пускай идет, — сказал Максим, как будто бы меня тут не было. — А мы с тобой пойдем под эту, как ее, под сопку.

Я понял: таким образом Максим расплачивался со мною за то, что я решил оставить его здесь, у Тони. Он был ужасно ревнивый, мой Макс, и к Ивашкевичам меня особенно ревновал, потому что я ни разу не брал его туда с собою.

— Да не под сопку, глупыш! — смеялась Тоня, целуя его в щеки, а он то ли отворачивался, то ли подставлял одну и другую. — Да не под сопку, а в подсобку, в подсобное помещение.

— А я и говорю «в подсобное помещение», — возразил Максим, он, как и всякий писатель, не любил, когда его поправляли. — Так пойдем?

— Конечно, пойдем!

— А он пускай идет к своим Ивашкевичам.

И я пошел навстречу, так сказать, приключениям.

8

У Ивашкевичей не было своего двора: точнее, двор имелся, но это было тесное, совершенно глухое пространство, заставленное мусорными ящиками и наполовину засыпанное кучей каменного угля. В таком, с позволения сказать, дворе не то что гулять — шагу ступить было негде. Да еще какой-то деятель разместил там свой железный гараж, оказавшийся, по-видимому, ненужным, потому что висячий замок на гараже приржавел к воротам. Туда, в этот двор, по черной лестнице выходила с мусорным ведром только домработница Ивашкевичей Шура. Другие жильцы этого дома поступали проще: они выбрасывали мусор прямо через кухонное окно.