Игрушка для хищника - [14]

— Успокойся. Не трону сейчас. Тебе просто нужно вымыться, — даже делаю шаг назад, протягивая ей мочалку, но мелкая сучка закатывает глаза и, кажется, на этот раз реально теряет сознание. Блядь, бесчувственных девок я еще только в жизни своей не мыл!

* * *

Светлана.

Время потеряло свое течение.

Поначалу меня еще разрывали судороги и спазмы изнутри, жгло все тело.

Меня колотило и выворачивало.

Едва доползла до той самой дыры в подвале — и даже не потому, что он будет зол. Просто привычка, наверное, рефлекс, — не гадить вокруг себя, как бы плохо тебе ни было.

Спазмами, жутким сжатием горла, будто его держат в тисках, все просто вываливалось из меня.

Черт, даже воды нет, — сейчас я была бы согласна даже на ту собачью миску, о которой он говорил. На что угодно.

Губы пересохли и растрескались до боли и сухого жара.

Ногти обломала до мяса о тот ствол дерева, как и, кажется, содрала всю кожу на спине. Об остальном я старалась не думать, просто заблокировав в себе все воспоминания. Просто не думать. Так, наверное, будет легче.

Ноги не держали, — даже на четвереньках стоять, — и то не могла. Подкашивались колени.

Убедившись, что рвать больше просто нечем, еле доползла обратно, на те самые мешки, — проснулись таки инстинкты, на автомате просто. Понимая, что не доползти до них не могу, — повалюсь на ледяной камень, и воспаление легких назавтра убьет меня, — смешно бы думать, что здесь кто-то будет со мной возиться. Выбросят просто за ненадобностью, — да и все.

Обхватив себя руками, свернулась на мешках в комочек, — точно так же, как и в детдоме, в те страшные ночи, когда у директора были гости.

Только теперь, увы, тот самый кошмар, обошедший меня еще в детстве, и до сих пор иногда возвращающийся в страшных снах, догнал меня наяву.

Нет. Не думать. Просто не нужно об этом думать. И не обращать внимание на саднящую боль между ног.

Закрываю глаза, понимая, что никак не могу унять колотящей меня дрожи. И просто начинаю вспоминать. Все считалочки — нелепые, дурацкие, которые когда-то знала, имена и фамилии одногруппников, всех соседей в поселке с номерами домов, в которых они живут. Все, что угодно, чтобы забить, переключить мозги, отвлечь себя от этой жуткой реальности и еще более жуткой неизвестности. Чтобы не видеть картины его ужасного лица прямо возле моего. Чтобы снова и снова не ощущать его внутри себя, отвязаться от этого чувства раздираемой плоти с ненавистью в страшных его глазах…

Очнулась, когда почувствовала, как меня хлещут по щекам.

Первые ощущения, — вода, льющаяся по лицу, блаженство, наконец-то утолившее мои пересохшие губы. Раскрыла рот, и начала жадно, судорожно глотать. Лучше бы холодная, а то и так жар по всему телу, — но и это уже спасение.

Еще не понимая, где я… Еще не понимая…

Распахнула глаза, — и снова ужас пронзил меня, будто острой спицей, насквозь.

Он…

Еще, кажется, огромнее, чем мне показалось вначале, еще ужаснее… Держит меня под струями воды.

И снова глаза эти — черные, страшные. И плечи, под кожей мышцами бугрятся, перекатываясь, как будто кожу сейчас на нем порвут. И вены, туго, напряженно оплетающие огромные руки, перед которыми я, — словно букашка, и… О, нет. Тот ужас, что раздирал меня, впиваясь, без остановки, без жалости. Нет-нет-нет!!! И не хочу, а перед глазами снова так и появляется, когда он меня на колени бросил и членом своим огромным в лицо ткнул…

Ноги снова подгибаются, и все, на что я надеюсь, — это что темнота вернется и останется как можно дольше. Вряд ли его это остановит, но тогда я хотя бы чувствовать ничего не буду… Не так жутко…

— Не надо, умоляю… — выдыхаю, без всякой надежды быть услышанной. Чувствуя, как горло снова сжимается, не давая мне дышать.

— Успокойся. Не трону. Сейчас, — доносится до меня, будто сквозь пелену. Но это, наверное, просто мне кажется…

* * *

Тигр.

Придерживая ее ногой, снимаю футболку, подымая руки. Как тряпичные, ей-Богу. Не так я, в конце концов, над ней и поизмывался, чтобы в обмороки тут грохаться, как нежная барышня! Хотя… Может и правда, слишком для нее оказался большим? Первый раз, все-таки…

Бля, знал бы, — конечно, вообще бы не трогал. Но — кто ж мог знать? Что в таком дерьме девчонка девственницей окажется?

Нет, — лучше об этом вообще не думать, не вспоминать, пока снова ярость не нахлынула.

Раздвигаю ноги, вымываю оттуда засохшую кровь, развожу пальцами нижние складки, вымывая начисто. Санитар, мать его, ну просто!

Девчонка дергается всем телом, когда я проникаю пальцем вовнутрь.

— Тшшшш… — дую на ее лицо, — блядь, откуда во мне эта идиотская к ней жалость? И желание успокоить вместо того, чтобы дать насладиться всем тем, что заслужила? — Я только проверю, все ли в порядке.

Не знаю, слышит ли она меня, но расслабляется и тело, было напрягшееся, снова обмякает. Только вздрагивает, пока я ощупываю у нее там все внутри, слегка меняя угол и продавливая стенки.

На пальце и руках крови нет, значит, обошлось без разрывов и кровотечений.

Сам не понимаю, почему облегченно вздыхаю, — какая мне бы, на хер, разница?

Нет, заложено просто что-то такое в мужском естестве, — что-то, что говорит нам о том, что силу мы должны прикладывать только к тому, чтобы защищать и оберегать их, мелких и слабых, — и вот это естество прорывается наружу, — жалея, протестуя против того, чтобы причинять боль. Несмотря даже на то, что сука, — а девчонка все-таки. Несмотря на всю логику, по которой рвать бы ее и рвать.