Игроки Зимы - [6]

И все же люди волновались и избегали ее взгляда, опуская глаза. Но они почитали ее должность и уважали ее власть, поэтому отговаривать ее от того, что она собиралась сделать, никто не пытался, но вопросы задавали.

— Если вы уйдете, как быть с ритуалом?

— Я буду произносить для Вас слова ритуала, как всегда, — заверила она. — На восходе и на закате солнца, где бы ни оказалась. Я не забуду об том. Молитвы будут звеньями цепи, соединяющей меня с вами.

Бросьте жребий и посылайте женщин подмести пол и зажечь светильники в Храме так, как делаю это я.

Когда бы вы не посещали Хранилище, для молитвы или жертвоприношения, блюдите его священность. Больше, чем Жрица-Хранительница, вам нужна Вера. Равнодушие убивает Веру, а тот, кому недостает Веры, гасит Божий огонь, горящий в каждом из нас. Поэтому я не могу спокойно отнестись к похищению священной реликвии.

— Леди, возможно Вы будете отсутствовать слишком долго…

Оайве поняла. Старейший осторожно намекал, что она может умереть и никогда не вернуться.

Она склонила голову. Смятение и замешательство остальных накрыло ее как покрывалом.

— Если меня не будет слишком долго, — сказала Оайве, — вам придется выбрать себе новую жрицу.

— Но это против обычаев! Жрица должна учиться. Только вы знаете забытый язык! Как может новая Хранительница читать Древнюю Книгу, если Вы ее этому не научите? Она не сможет произносить древние молитвы!

— Тогда, — ответила Оайве, — она должна молиться так, как подскажет ей ее сердце.

Люди недовольно переговаривались. Оайве покинула их. Они не понимали ее, не знали насколько для нее было важно единство святынь. Они не видели кость и не знали, какой силой она обладает. Но это было не все. Дело было не только в похищении. Она не смогла бы объяснить даже себе, что заставляло ее преследовать вора, но это было необходимо, как возможность дышать. Она должна это сделать!

Лица женщин застыли как камень, две из них плакали. Она пригласила их в свою келью при Хранилище, показала им отвары, настои, мази и ответила, от чего они могут помочь. Сначала казалось, что женщины отказываются понимать что-либо. Наконец одна вдова, привыкшая сама заботится о себе, образумилась и стала вразумительно отвечать и задавать толковые вопросы.

Когда женщины ушли, Оайве спрятала раковины, которые так и не успела раскрасить. Стоял чудный яркий день, так что ей не понадобилась лампа, когда она соединяла нити сотканного ею куска ткани. Она заметила, что две нити порвались. Сердце Оайве сжалось. Было ли это предзнаменованием? Порванные нити как знак разъединенных уз или самой смерти? Она вспомнила слова Старейшего, но тут же прогнала дурные предчувствия. На это не было времени.

За час до заката солнца она начала поиски следа. Оайве была уверена, что в оскверненном Хранилище остался след вора и от его прихода в образе человека и от его ухода в образе волка, след, каким бы незначительным он ни был, может быть, всего лишь волосок его седой, как море, гривы.

Она старательно обыскала двор. Ничего. Она вспомнила о стене, через которую он проник сюда. Она вышла из ворот и обстоятельно осмотрела шероховатую внешнюю сторону ограды. Между камнями застрял крохотный лоскуток серой ткани.

«А, теперь ты у меня в руках!» — подумала она с яростным торжеством. Сердце застучало быстрее, согревая ее. Оайве сама удивлялась этому настойчивому желанию поймать и уничтожить вора.

Преисполненная сознанием своего Долга, она произнесла положенные для заката слова ритуала, стоя под открытым небом на лестнице и обратив взор в даль над заливом. Небо несло угрозу, море потемнело. Она почувствовала неуверенность и странное, тоскливое волнение, будто стояла здесь в последний раз.

Вернувшись в Святилище, Оайве зажала лоскуток между ладоней, закрыла глаза и заставила свой дух пронизать тонкие волокна.

Это было тяжело. Она должна была направлять свой дух, как рыбаки держат на курсе свои лодки. И вдруг ее воля проколола ткань как игла.

Лоскуток, вырванный из одежды серого мужчины, был ее частью и все еще чувствовал себя ее частью и стремился обратно.

Кусочек ткани напомнил ей о биении пульса на запястье, о стальном браслете — он был виден из-под левого рукава его куртки… Она слышала отдававшееся в мозгу звяканье трензелей на уздечке, стук копыт скачущей галопом лошади и видела склонившегося под ветром всадника. За туманом, на холмах в глубине страны, где дикие кабаны с пеной у рта пробивали себе дорогу…

Оайве вернулась в действительность. С этого момента она могла следовать за ним, за этим похитителем, этим волком. Кусочек его одежды станет ей проводником.

Она устала и легла спать, уже одетая для далекого путешествия: ноги ее были обернуты полосками меха, накидка из овечьей шкуры, подаренная пастухами, закрыла ее колени.

Она долго не могла уснуть, а когда, наконец, заснула, ей приснился странный сон. Ей снилось, будто она привязана к столбу в полосе морского прибоя, но она разрезает узы и устремляется в глубь страны, в раскаленное свечение заходящего солнца…

Ей понадобилось три дня, чтобы пересечь горы. К югу простирались леса, чернеющие на фоне дали, укрытой бархатной темнотой. Было как в море: казалось, что у лесов не было границ, а на севере и западе тянулись без конца изрезанные пещерами горные кряжи, хребты которых выглядели как спины наполовину лишенных шерсти, изображенных ветром каменных животных.