Игрок 1. Что с нами будет? - [2]
…и тут Карен очень живо представились ее хлюпающие останки на сиденье 26К. Из них поднимается призрачное существо, похожее на тонкий, как нить паутинки, чулок — существо, целиком состоящее из ДНК Карен, единственной ее части, о которой она могла бы сказать: «Это действительно я». Чулок! А может быть, даже и не чулок. Скорее всего все ее ДНК, вытянутые из клеток, будут похожи на облачко мелкой пудры, облачко размером с апельсин. Это не самая приятная мысль. Все-таки унизительно осознавать, как мало ты отличаешься от всех остальных, и все твои представления о собственной исключительности оборачиваются взвесью пыли. Как это пошло, слащаво и пафосно. Что-то в духе восточных религий. И все-таки… это и есть она — или каждый из нас. Просто пыль. Надо, чтобы кто-то сказал христианским фундаменталистам, ожидающим вознесения на небеса, чтобы они не забыли оставить побольше ведер и швабр для тех, кто останется на грешной земле.
Карен выходит из задумчивости. Ее сосед смотрит канал «Дискавери», какую-то документалку о больших существах, которые ловят, убивают и поедают мелких существ. Аэробус-320 летит по небу все с тем же натужным шипящим гулом. Интересно, каким будет Уоррен? Карен познакомилась с Уорреном в Интернете и сейчас летит на свидание с ним. Они встречаются в коктейль-баре отеля «Камелот» в аэропорту Торонто. Коктейль-бар! Как это пошло и как волнующе — и самое главное, ни к чему не обязывает. Если они с Уорреном, что называется, «воспылают», может быть, тут и случится поход в пресловутые «номера». Если же не воспылают, значит, обратно в аэропорт и ближайшим же рейсом — домой. «Мать-природа придумала жестокую, но весьма эффективную штуку, — думает Карен, — когда наделила людей этой способностью „воспламеняться“». А если ничего такого не произойдет? Допустим, Уоррен ей понравится — но просто понравится, безо всяких пламенных порывов. Так ничего не получится, правда? В смысле ничего хорошего. Сплошная порнуха и душевные раны.
Карен смотрит в иллюминатор, и пятнышко грязи на стекле наводит ее на такую мысль: «Вот было бы здорово, если бы днем звезды не гасли, а просто чернели. Все небо было бы усеяно черными точками, словно посыпано перцем. На юге виднеется серп луны. Представь себе: поднимаешь глаза и видишь луну, как будто охваченную огнем!» Впервые за многие месяцы Карен чувствует, что ее жизнь — настоящая история, а не просто цепочка событий, записанных в ежедневник: обманчивое упорядочивание хаоса, попытка придать хоть какой-то смысл всей окружающей неопределенности. «Мы, люди, — думает Карен, — попались в ловушку времени. В этом наша беда. В том, что мы вынуждены истолковывать жизнь как последовательность событий — как историю, как повесть, — и если мы не находим свою историю, то чувствуем неуверенность и растерянность».
Но только не Карен, только не сегодня. Озабоченный подросток, сидящий через проход, очень-очень осторожно приподнимает айфон и очень-очень осторожно фотографирует Карен, и та показывает камере средний палец. Она снова чувствует себя молодой. А потом на нее вдруг накатывает ощущение дежа-вю. Это странно: откуда бы взяться дежа-вю, если Карен никогда в жизни не делала ничего даже близко похожего на нынешнюю авантюру. Ощущение быстро проходит, и Карен сидит, размышляет о том, какой была бы наша жизнь, если бы она ощущалась сплошным дежа-вю — если бы жизнь ощущалась беспрерывным повтором. Карен что-то такое читала о человеке, ощущавшем жизнь именно так. Какое-то повреждение мозга, нарушение чувства времени. Неужели это и есть время — наше восприятие его быстротечности или, наоборот, вялотекучести?
А потом самолет начинает снижаться, идет на посадку. Командир экипажа объявляет, что они прибывают в аэропорт точно по расписанию, даже на пять минут раньше. Карен охватывает радостное предвкушение, такое рождественско-утреннее ликование, когда ты буквально дрожишь от волнения и знаешь, что под наряженной елкой тебя ждут подарки, игрушки, завернутые в красивую бумагу, пусть даже елка — на самом деле коктейль-бар в отеле при аэропорте, а игрушка в праздничной упаковке — Уоррен. «Вот чего мне бы хотелось, — думает Карен. — Чтобы вся моя жизнь ощущалась, как утро в день Рождества».
Раздраженная высокомерная стюардесса говорит Карен, чтобы та привела спинку кресла в вертикальное положение. Вот же корова. Карен решает ее помучить и тянет до самой последней секунды. Пока самолет идет на посадку, она размышляет об Уоррене. Что она о нем знает? Только то, что он сам рассказал о себе. И то, каким она представляет его, исходя из перерывов между ответами (он отвечал быстро, но все же не слишком быстро, то есть не проявляя никакой психопатической горячности) на ее электронные письма, в которых она писала о своей работе (секретарша у трех психиатров; причем все трое явно ненормальные), о дочке (Кейси, угрюмая пятнадцатилетняя скрипачка), о бывшем муже (Кевин, мерзавец; но он хотя бы обещал заплатить за колледж Кейси), и… о чем еще было писать? Все, что делает нас хоть немного особенными, хоть немного отличными от других, почему-то кончается очень быстро; мы все очень похожи на самом деле. Общего между нами значительно больше, чем кажется. Когда Карен начинала работать секретарем у доктора Марша, доктора Уэллсли и доктора Ямато, ей казалось, что это будет как минимум забавно: вуайеристическое возбуждение при расшифровке докторских рассуждений, надиктованных после сеансов, — удовольствие, которое мы получаем, наблюдая за тем, как другие собственноручно коверкают свою жизнь с поистине царским размахом. И поначалу все было прекрасно и удивительно. Или точнее:
