Играть в кавер. Антология моего рока - [11]

И без исключенья,

Все, с восхищеньем,

Смотрят ей вслед,

И не замечают,

Как плачет ночами,

Та, что идет по жизни, смеясь… [16]

Слуга, одиноко заканчивая сольные прогулки, шел навстречу.

Ева, вытирая заплаканные, но уже сухие глаза, оказалась возле него.

Они, случайно, тихонько столкнулись лицом к лицу.

Первый снег, солонея, медленно растаял на женских ресницах.

Зима была теплой.

***

От автора

С целью изменения характера повествования, подобно некоторому руководству Хулио Кортасара, возможно смена последовательности изложения частей истории – Взлет. Ниспадение – Приземление.

***

Часть. Взлет. Ниспадение

Слуга проснулся.

Открыв глаза, защурился от яркого солнечного света.

Ева, задумчиво любуясь небом…, морем…, природой…, сидела рядом. Аккуратно рассыпая, просеивая из ладони, рисовала пляжным песком, напоминая движениями руки, технику изобразительного искусства Sand Art.

Они расположились, с краю городского пляжа, между благоустроенной набережной и морем. На расстеленном покрывале, были сложены женская сумка Евы, перевернутые раскрытые книги, которые пара читала на прогулках. Герман Гессе. "Игра в бисер". Хулио Кортасар. "Игра в классики".

Теплое майское солнце, уже высоко поднявшееся над морской линией горизонта, рыбьей чешуей, блеском отражалось на дребезжащих волнах.

Слуга, лежа, не шевелясь, замер, рассматривая, как близкая и очевидная Муза, рисует песком.

– Sand Art у тебя красиво получается.

Ева улыбнулась, увидев, что он уже не спит.

– Проснулся.

– О чем, ты, думаешь?

– Майские праздники начинаются… Говорят, что из-за перемен и беспорядка в стране, не будет ни парада, ни салюта. А так хочется весеннего праздника.

Слуга молча, улыбаясь в ответ, тихонько поцеловал ее руку.

Высоко в небе, неслышно, оставляя благородный шлейф, набирая высоту, парил самолет. Далеко в море, как светлые призраки, дрейфовали вечные туманные спутники – корабли.

– Йозеф, мне хорошо…, рядом с тобой...

Она начала напевать.

– Сколько в моей жизни было

Этих самолетов

Никогда не угадаешь,

Где же он не приземлиться,

Я плачу

За эти буковки и цифры,

Улечу

На этом кресле прямо в новости,

Давай

Я позвоню тебе еще раз -

Помолчим,

Поулыбаемся друг другу… [17]

Слуга закрыл глаза. Ему грезилось, что Ева босиком, по песку, по гальке, у моря, танцевала красивый одинокий пластический контемп.

– Я пытаюсь справиться

С обрушившимся небом.

Я никак не слабачок,

Но тут такие перестрелки.

Я молчу.

Белеет парус одиноко.

Дурачок,

Он ничего не понимает.

Корабли

Имеют сердце и возможность выбирать

И погибая улыбаться.

Мы с тобой

Еще немного и взорвемся… [17]

Где-то вдали, со стороны гор, начал надвигаться грозовой фронт. Высь над морем, со стороны солнечного востока, была, по-прежнему, ясная. Как Даосская монада, разделился небосвод на две выразительные части, противостоящие друг другу на едином полотне Творца.

– Ева, я не могу быть с тобою не искренним. Я не готов обнадеживать, обманывать тебя.

– Жаль,

Но я никак не научусь остановиться.

Разгоняюсь, загоняюсь,

Как отпущенная птица.

Хорошо,

Я буду сдержанною взрослой.

Снег пошел

И значит что-то поменялось.

Я люблю

Твои запутанные волосы,

Давай

Я позвоню тебе

Еще раз помолчим,

Люблю

Твои запутанные волосы

Давай… [17]

– Странный ты. Играешься человеческими чувствами, эмоциями…, собственными эмоциями. Это же тебе не бисер… Чего ты хочешь? – Внутреннее, душевное предчувствие маленькой женщины, отразило прогнозом, нагнетаемое состояние окружающего Естества.

Слуга, мечтательно замер в стабильной прострации.

– Если б мне такие руки,

Руки как у великана. [18]

Озноб, дребезжащей волной, распространился по хрупкому телу. Дрожащая девушка, безнадежно попыталась укрыться, в теплых и родных ладонях Друга.

– Я позвоню тебе еще раз,

Помолчим,

Люблю… Люблю… [17]

Негромкая и скромная реплика, мелодично воспела мнение близкого, искреннего Человека, настоящего, честного и преданного спутника.

– Я б сложил их

На своих коленях,

Сам сидел бы тихо,

Тише вздоха, тише камня. [18]

Действие вымышленной реальности, воплотилось в воображаемое сценическое представление. Гигантский, медленный, неповоротливый, но ласковый Слуга, сидя на берегу, аккуратно, поднимал на ладони, танцующую Еву.

Малеванные птицы, в небе, сделали таинственный прощальный маневр.

– А ты про нас подумал? Я уже обманываю… Обманываю мужа, семью, себя наконец… Ты…, ты готов идти куда угодно…, на край света…, через вселенную…

– Если б мне такие крылья,

Чтоб несли меня по свету,

Ни минуты не колеблясь,

Я бы вырвал их

И бросил ветру,

Бросил ветру. [18]

Весенняя трава, молодые ветви кустов, красиво обвили ноги, колени Слуги-великана… Легкий веселый бриз, чудаковато треплет края, обрывки рукавов, светлого мешковатого балахона гиганта.

– Если б мне глаза такие,

Чтоб все видели,

Преград не зная,

Я б закрыл их плотно-плотно,

Сам сидел бы тихо,

Головой качая,

Головой качая. [18]

Слуга напоминал огромную, театральную, тростевую куклу. Порывы ветра периодически, как паруса, поддували его свободную сорочку. Иногда, кажется, что он, вот-вот взлетит. То ли рваные лоскуты одеяния, то ли длинные тополя-кипарисы, скрыли, почти невидимые, подрисованные ретушью трости к рукам кукольного Служителя-великана. Создалось впечатление, что снизу, на пирсе, на набережной поддерживают, управляют и любуются этим гигантским сидящим гапитом люди, которые, так или иначе, внесли свою лепту в палитру формировавшегося сознания, судьбы человека – знакомые и незнакомые ему люди…, какие-то зеваки…, равнодушные прохожие… Среди них, с замиранием, наблюдала младшая сестра, маленькая Вера, приехавшая для беседы из-за отчаявшейся Нади. Возле светлого здания, раскладывая вещи, готовился к выступлению родственный Мальчишка, жаждущий впервые выступить с номером пантомимы, на праздничной набережной.