Игра воды - [10]
Шрифт
Интервал
С балкона на мстящую людям
Ворону, которая каждое утро
Меня своим карканьем будит.
Лазарь
Ни здание, что за посадкой прячется, —
Таможни, где трудится мне пришлось,
Ни свод со штукатуркой шелушащейся,
Ни портик, ни лепнины пыльной гроздь.
Ни юный сад в цвету, кружащий голову,
Ни берег ночью с грядкою огней.
Один тенистый тихий двор от города,
Один остался в памяти моей.
Я помню – козьим сыром с другом поровну
Делился друг. Изюм в траве чернел.
И кто-то с домочадцами за пологом
О чем-то говорил на топчане.
Мир разделял забор, покрытый суриком,
Гул волн не пропускала внутрь стена.
И проливался воск на войлок в сумерках,
И кто-то его ветошью стирал.
И говорил о рыбе в сети пойманной,
О деле неотложном, узелком
Помеченном. И день грозил нам войнами.
Но рыба заходила косяком.
И снова что-то упуская главное,
Цикадою заслушавшись, еще,
Как каждый год, на осень строил планы я,
Но, как плотва, уже схватил крючок.
С поры той жизнь, как день единый, тянется,
Как праздник затянувшийся, когда
Вина напился, но не до беспамятства…
Поднявшегося на воде вина.
«Когда свои залечишь раны…»
Когда свои залечишь раны,
Сложи в конверт и лес и сад,
И разгляди пипин шафранный
В окошке, марку облизав.
Вернется дочь с ключом на шее,
Задачник распахни и тут
Задумайся – чего в траншее
Четыре землекопа ждут?
Зачем листве качели вторят,
Грибник уходит в бурелом,
Когда в холодном коридоре
Хозяйка звякает ведром?
Когда залепит белым светом
Сарай, колодец, скаты крыш,
Зачем ты, от зимы ослепнув,
Все там же у окна сидишь?
Рождество
И хлопала дверь магазина,
И мальчик отца догонял.
И плавал снежок егозливо
Под тусклым лучом фонаря.
Ты мне безрукавку вязала
И слушала старый винил,
Метель иногда запускала,
Волшебный тряся сувенир.
А я наш будильник отверткой
Кромсал, не стремясь починить,
Латунную чтоб шестеренку
Извлечь и волчком запустить.
И елка. И пламя дрожало.
И город гостей провожал.
И хлопья стеклянного шара
Кружились во тьме не спеша.
И всем воздавалось по вере.
Кому – редкий гость на постой.
Кому – снег и хлопанье дверью.
А мне эта ночь со звездой.
В пути
Вдоль зажиточных изб, городских напугав,
Сядут бабки с молочными банками.
Время вывернет реку, как мятый рукав,
Чтоб открыться своею изнанкою.
Встанут пестрой стеной ветки, грядки, забор
И лиловые перья репейника.
Как псалом торопливо знакомый узор
Почтальон прочитает на велике.
Как письмо в завитушках: Ну что, Пушкин, брат?
Да все как-то тоскливо, не весело.
И пейзажу не счастлив, и свисту не рад —
Бессловесной мелодии, песенке.
Так печально в единственный свой выходной,
Когда вижу дымящие парочки —
Как затягиваются цигаркой одной
Двое поочередно на лавочке.
Гармонист полустертые кнопки когда
Теребит загрубевшими пальцами.
И стоит белой рябью она, как вода, —
Нездоровая музыка станции.
Когда листья последние оторвались
И порхают, как стая, над ивами.
Когда мучает душу мою гармонист,
Неземными свербит переливами.
Перед большой переменой
Не хочется думать, что сердце лишь мускул,
Что жизни есть срок, и что свету – предел.
Гранитный окатыш сползает моллюском
По солнечным бликам в проточной воде.
Когда я под утро лежу, эмбрионом
Свернувшись, под пледом, дыханьем согрет,
Мне снится, что я – в кашалоте Иона,
Мир темен и влажен, и выхода нет.
Мне снится – лекторий пронзен словно спицей
Лучом. И божественно тополь красив.
Студент наблюдает на ветке синицу
И слушает март, а не факультатив.
Горит однокурсницы прядь, разогрета
Полуденным солнцем. Сверкают мелки.
Пока увлеченный профессор – поэта
Не первого ряда – читает стихи.
Песня
Не пахнет рай ни волей ни тюрьмой.
Глухая ночь и утро без изъяна.
Дом полотняный, угол плотяной,
Тряпичная игрушка обезьяна.
Волшебный мир светящийся другой
Напомнят хрупкий фантик карамели,
Стакан граненый с чистою водой,
Коробка старых красок акварели.
Перед гирляндой елочных огней
Завернутый в большое полотенце
Пою я, как всамделишный Орфей,
Плаксивую мелодию из детства.
Ее, такую грустную, одну,
Ее одну я вывожу упрямо,
Завороженно глядя в пустоту
С замызганного старого дивана.
Следователь
Я родину в запасниках конторы
Найду, как свет в простенке богомаз,
Когда тяжелый сумрак коридора
Меня поджаркой луковой обдаст.
Сырая рыба, мел, в разводах плесень,
Избаловавший перцем общепит.
На сковородке маслом постным «Взвейтесь
Кострами…» зачарованно шипит.
Я пистику ТТ под риориту
Подрежу мушку, выправлю прицел.
Накину на плечо пальто и выйду,
И, хлопнув дверью, встану на крыльце.
Кавычки возвращаются и плюсы —
Былье не белым снегом поросло.
И гимн и Рита музыкой медузы
Доносятся с далеких островов.
Стажер
В дорогу махнешь неуверенно —
Поедет с пейзажем окно.
И вспомнишь, чего с тобой не было,
И то, чего быть не могло.
Сойдутся в круг заросли зодчества.
Раскроется света пучок. —
Кино со студенткой заочницей,
Повторно не сдавшей зачет.
Все светлое, чем успокоится
Душа в коммунальном углу,
Вагон когда поезда тронется
И ты закричишь на бегу.
Три солнечных вечера в Питере,
Рябь Невки и блики ручья.
Два тела сойдутся медлительно
Когда, задыхаясь, урча,
В одно – восьмилапое – сложатся
И дрожью наполнятся вдруг.
Божественным станет убожество,
И плоть обретет себе дух.
Страданье, какое не вынести,
Заставит поверить, что все,
Что было – лишь сказка и вымысел.