Игра в любовь - [18]
Нет, не на БАМ, как подумали вы. БАМ еще далеко. Ноги бежали к третьему мужу. Но второй обиделся (а кто бы не обиделся?) и стал бабушку караулить в подворотне с комплектом кухонных ножей. Тут-то его и поймали товарище из правоохранительных органов. И за попытку разрезать бабулино красивое тело на мелкие кусочки упрятали Отелло за решетку. Бабушка, правда, не сильно торжествовала. Все-таки она догадывалась, что потом его выпустят (но это совсем другая история, зато БАМ в нашем рассказе становится все ближе!).
И тут третий муж, который пока еще был в состоянии развода, сказал: «А давай-ка, мы, милая, поможем родине. А нам за это жилье будет и куча кедровых орешков». И когда бабушка сравнила домик на берегу Байкала с бараком, где жила всю сознательную жизнь… а тут еще кедровые орешки, копченый омуль и любимый мужчина без бывшей жены, которая бабушке половину волос уже повыдергивала… Опять же – Китай рядом, где умопомрачительной красоты халаты и покрывала с райскими птицами. Вопрос был решен в одночасье.
Все отъезду знойной бабушки обрадовались, потому что хлопот с ней было двум ее дочерям послешкольного возраста – не счесть! Пока они бабушку от очередного ревнивого ухажера спасали, у них личная жизнь никак не налаживалась. А когда бабушка уехала – половина тетенек барака (не говоря уже об ее собственных дочерях) – сразу замуж вышли. В том числе и за бабушкиных бывших воздыхателей, которые по привычке на общую кухню заглядывали… Словом, наступил мир во всем мире и всеобщее счастье, как при коммунизме. А бабушка в это время всех знакомых письмами с фотографиями забрасывала: она – на берегу, на катере, около дома, с кедровыми орешками, в китайском халате на китайском покрывале с розами и драконами…
А потом родилась я. И в нас тут же полетели посылки с китайскими вещами, которые в ту пору покруче всяких других были. С тех пор на почте нашу семью дружно ненавидели. Потому как посылки нам приходили часто, а уведомления мы все время теряли и документы приносить забывали. Но зато предусмотрительная бабушка одновременно с посылкой всегда писала письмо с точным перечнем посланного. Чтобы нас не ограбили. И каждый раз, когда мы вскрывали на почте посылку и предъявляли опись богатств, почтовые работники стонали от зависти. Потому что мы выгружали на почтовый ободранный прилавок нездешние красивые (исключительно красные) вещи, пересыпанные кедровыми орешками. Бабушка долгое время считала, что я родилась такой же кареглазой брюнеткой, как и вся наша родня. Поэтому покупала в подарок только красное. Потому что когда-то в молодости бабушка усвоила, что брюнеткам надо носить красное и черное, а блондинкам – белое и голубое. Мама ей в каждом благодарственном письме намекала, что китайцы наверняка уже научились красить ткани в разные цвета. А внучка который год ходит во всем красном. Над ней уже смеются. «Сильно смеются, над твоей внучкой, мама!» – писала моя мама своей маме. Но бабушка не сдавалась. Потому что слово «блондинка» для бабушки означало определение моей неземной красоты. К цвету волос она это даже не относила.
А потом бабушка вдруг захотела откормить меня на свежем байкальском воздухе орешками и строганиной. И велела родителям привезти меня на лето. Родители очень обрадовались и в возрасте года повезли ребенка через всю страну на поезде. Меня, привыкшую к манной каше в семь утра и мытью попы после каждого горшка. Поэтому маме пришлось срочно подружиться с поварами, бригадиром поезда и проводницами, чтобы кормить меня жидкой кашей без комков и мыть попу прямо в командирском душе.
Когда мы приехали, бабушка затискала меня до смерти и закормила до поноса. А когда она научилась со мной правильно обращаться, родители уехали, забыв оставить мой синий горшок. Наверное, они заполнили его кедровыми орешками и ели их, печально глядя в окно. И скучали по мне. А потом лето кончилось, но родители за мной не вернулись. Я осталась на Байкале еще на год – есть орешки и маринованный папоротник, гулять с лосями и кататься на катере с бабушкой.
Много поющих бабулек в одной деревне
Я с детства люблю музыку. Если бы я была лошадью, то на звук марша реагировала бы диким ржанием и метанием в строю. От восторга. Но я не лошадь. И даже не Дениска Кораблев, который пел так, что учитель падал на рояль и плакал от счастья.
Когда я про свою судьбу в музыке думала, сразу хотела уехать в деревню. К прабабушке, которая жила в домике напротив колонки. И когда вечером все бабки приходили с ведрами за водой, они ставили ведра в очередь около колонки, а сами садились семечки грызть на нашу завалинку. Меня, как не доросшую до разговоров, отгоняли на приступочку возле крыльца и эксплуатировали раз в полчаса. Мне нужно было веником сметать шелуху и выбрасывать мусор. Но я не протестовала, потому что за это мне можно было семечки прямо во рту грызть и слушать все деревенские новости за день. И я прямо дышать забывала, когда все это слушала: «А тракторист-то наш Коля-Чебурашка свою Любку за космы вчерась оттаскал! Да так, что она два дня голову не моет… ой, как он ее об приступку колошматил! А он потом напился и заснул в сарае – так Любка его батогом-то и приложила. Два ребра сломала – ну, он теперь и не пьет. Целый день». Так я училась жизни.
