Игра в косынку. Практикум - [12]

Марго мало кто позавидует. Заключенная в клетку собственной клаустрофобии, она задыхалась и билась, как птица в силках. Очень хотелось на воздух, стыд и духота сковывали движения Марго, она запиралась от Гоши в туалете и ловила воздух перекошенным ртом. Сама поднимала трубку и звонила ему, а через пару минут хотела только одного: бежать. Гоше тоже отчаянно не повезло — подвернулся под руку, завяз и никак не мог развязаться — во многом его спасала эмоциональная тупость и сильный отрыв от собственного внутреннего мира — типа, хрен его знает, что там происходит — может, страдания нечеловеческие, однако ж, глубоко наплевать потому что не видно.

Гоша всегда думал, что если бы он остался бы у Марго еще на сутки, ему не пришлось бы больше уходить. Как он заблуждался! Марго же умудрялась выгонять его задолго до того, как один Гошин вид начал бы вызывать у нее нервные судороги. Гомеопатические же дозы Гоши вызывали у нее нечто вроде привыкания — так, глядишь, и год пройдет, а за ним еще один. Оглянешься назад лет через двести — не жизнь была, а сказка. Так они и гоняли бы по кругу, пока Гоша наконец не набрался храбрости сделать первый шаг.

Слово автору. Маневры (караул устал)

Пахло ванильным сдобой, переслащенным кофе с молоком и Гошиным одеколоном, который стелился поверх всех запахов — непонятно теперь, пахнет разогретым лаком деревянный столик кафе, или руки Марго, или нет ничего в помине — только желтый свет, легкая ломота в затылке, приглушенная музыка и вишни в сиропе из десерта…

— Ты же знаешь, — бормотала себе под нос Марго, которая уже изрядно набралась, а потому пребывала в весьма благостном настроении, улыбалась, заглядывала Гоше в глаза и вообще — играла сегодня на славу — а может не играла, кто ее знает, может пробило ее наконец, — я же люблю тебя больше всех на свете, ты — мужчина всей моей жизни.

— Я знаю, — рассеянно кивал Гоша. Он тоже набрался и теперь Марго могла указать ему на луну — притащил бы. Даже не задумался бы, принес — и точка.

Марго опоздала на полтора часа — кружила между Главпочтамтом и Лукойлом, на чем свет стоит кляня свой топографический кретинизм и замысловатые места, куда ее вечно вытаскивает Гоша. Об этом она никому и никогда не рассказывала — и я-то об этом узнала совершенно случайно. Как бы там ни было, в кофейню Марго влетела как на крыльях — словно и не плакала от злости, оказавшись перед Лукойлом в четвертый раз две минуты назад, впилась в Гошу поцелуем и расслабленно завалилась рядом с ним. Опоздание всегда давало ей фору нежности и доброты, которую она могла проявить к Гоше, извиняясь. Теперь Марго чувствовала себя в полной безопасности — можно не думать о прибитой пыли, полных ушах слез, с которыми она просыпалась каждое утро, молчащем телефоне, небе, к весне таком прозрачном, что хотелось заземлиться, чтобы сердце не выскочило из груди…

— Не так, — ржала Марго, посасывая кисленькие вишневые косточки, которых у нее во рту набралось уже штук пятнадцать, — не так, надо говорить: премного благодарен, что оправдал доверие, спасибо, спасибо, но вы льстите мне, я знаю.

— Спасибо, — покивал Гоша и принялся заглядывать к Марго в глаза, — я остальное все позабыл. Ничего? — и смущенно добавил, — ты такая маленькая… просто девочка.

— Вот еще, — скривилась Марго, выплевывая свои косточки в ладонь, — да ты салага по сравнению со мной. Что ты вообще знаешь, только и умеешь, что деньги зарабатывать. Ты хоть раз супружеской жизнью жил?

— Сейчас живу, с одной, ты ее не знаешь, — Гоша беспомощно пошарил глазами по залу и схватил Марго за руку. Та даже не заметила.

Если бы к Марго сейчас подошел бы кто-нибудь и сказал: «Вот тебе, Марго, маленькая педалька, нажми на нее, и сразу провалишься прямо в ад», — Марго согласилась бы, не раздумывая ни минуты. Но никто не подошел и ничего подобного Марго не предложил. Пришлось выплывать самой. Марго зажмурилась и мужественно переживала самые страшные минуты своей жизни.

Сначала она царственно побагровела, потом побелела, шумно сглотнула, словно в горле у нее трепыхалась здоровая рыбина, сердце ее забилось где-то в желудке, потом оно переместилось под левую ключицу, потом в глазах все вдруг потемнело, куда-то делись сигареты, язык стал похож на ком ваты, вспотел кончик носа, бросило в жар, и запах Гошиного одеколона навалился пудовой тяжестью. А потом Марго стало стыдно. За то, что она вообще на свете есть, за свои ноги, покоящиеся под столом, за свое пальто на вешалке, за свою сумку, которую она швырнула куда-то, за то, что она так напилась, за свою спину и плечи, открытые взглядам всех посетителей кафе, за серьги в своих ушах и пересохшие губы… Чувство стыда, когда-то знакомое Марго, а теперь начисто позабытое, накрывало ее плотным одеялом, и она с трудом дышала, думала с трудом, хотя — кто просил так напиваться?

— Ты меня не слушаешь, — Гоша потеребил ее руку, — я купался в проруби, представляешь, в проруби — правда больше падал рядом, чем плавал там… Скучно… развлечений никаких — пить пришлось все два дня — понимаешь?

— Ч-что? — с трудом выдавила из себя Марго.