Игра в имитацию - [13]

Можно сказать точно, что он невыносим, и он теперь должен понимать, что я не допущу подобного случая, когда я нахожу его с бог весть каким колдовским варевом на подоконнике с двумя оплывшими свечками. Тем не менее, он очень бодро перенес свои беды и приложил больше усилий, например, в спортивных дисциплинах. Этот мальчик не безнадежен.

Единственным сожалением Алана относительно его «колдовского варева» было то, что О’Хэнлон «так и не увидел, какими яркими красками сияют испарения нагретой сальной свечи». Алан все так же увлекался химией, и ничто не могло помешать ему провести очередной эксперимент. Отзывы учителей математики и естественно-научных дисциплин пестрили замечаниями о «постоянных огрехах и неаккуратности в работах… ужасной неопрятности в письменных и экспериментальных работах», что доказывало отсутствие у него способности работать сообща, несмотря на его потенциал. «Его манера представлять свою работу просто отвратительна, — отмечал О’Хэнлон, — и не приносит должного удовольствия от ее результатов. Он не понимает, что имеется в виду, когда я говорю о его невоспитанности, плохом почерке или нечитаемости цифр».

Росс отправил его в другой класс, но весной 1928 года его результаты оставались одними из худших среди остальных. «В настоящее время в его голове царит полный хаос и поэтому ему так сложно порой выразить себя. Ему стоит больше читать», — отметил учитель, возможно, лучше чувствующий натуру мальчика, чем Росс.

Перспектива отказа в выдаче Алану свидетельства об окончании школы казалась весьма правдоподобной. О’Хэнлон и учителя естественно-научных дисциплин хотели дать ему шанс, остальные выступали против. Решение должен был принять новый директор школы, который ничего не знал об Алане. В планы Боухи входило изменение существующих порядков и священных традиций школы. У старших учеников вызвала отвращение его всеобщая лекция о «непристойных разговорах». (Они решили, что он судит о Шерборне по стандартам Мальборо). Весь учебный состав пришел в ужас, когда он перед всей школой дал распоряжение не проводить заупокойную службу по Керри в школьной часовне. Эта оплошность решила его судьбу. В официальной истории школы было отмечено:

Его застенчивость могла быть воспринята как равнодушие к школьным делам… ему приходилось справляться со своим слабым здоровьем, подорванным еще во время его военной службы, и ему с большим трудом давались публичные выступления или частные визиты, которые неизбежно требует положение директора.

По причине или в результате этого он, как бы выразился Бревстер, был «отравлен» алкоголем. Школа привыкла к борьбе за влияние между Россом и Боухи, борьбе старого и нового, которая и определила будущее Алана. Боухи из принципиальных соображений посчитал мнение Росса ошибочным, и тем самым позволил Алану сдать выпускной экзамен.

На время летнего семестра 1928 года для подготовки к выпускному экзамену Алана снова перевели в другой класс, руководителем которого значился преподобный В. Дж. Бенсли. Он не видел смысла изменять свои привычки, и снова занял последнее место по успеваемости в классе. Тогда Бенсли опрометчиво пошутил, что готов пожертвовать миллиард фунтов на благотворительность, если Алан сдаст латынь. Более проницательный О’Хэнлон однажды предсказал судьбу:

У него ума не меньше, чем у любого другого ученика. И его хватит, чтобы сдать даже такие «бесполезные» дисциплины, как латынь, французский язык и литература.

О’Хэнлон был знаком с некоторыми работами Алана. По его мнению, они были «на удивление лаконичными и разборчивыми». Алану удалось набрать проходные баллы по английскому языку, французскому языку, элементарной математике, высшей математике, физике, химии, и латыни. Бенсли так и не выполнил своего обещания, власть имущие имеют исключительное право менять правила игры.

Экзамены остались позади, и Алан нашел свое место в системе в качестве «гения математики». Однако Шерборн не предоставлял возможности перейти в шестой класс с математическим уклоном, как в некоторых других школах, в особенности — в Уинчестере. Вместо него существовал класс с естественно-научным профилем, где математике — любимому предмету Алана — уделялось мало внимания. И при этом Алан не сразу перешел в шестой класс, в осеннем семестре 1928 года он продолжал учиться в пятом с разрешением посещать занятия по математике для шестого класса. Занятия вел молодой учитель Эперсон, лишь год назад закончивший Оксфордский университет. Вежливый молодой человек с прекрасным образованием сразу же снискал уважение учеников. Настал момент, когда система могла, наконец, спасти себя, отступить от буквы закона. И Эперсон сделал то, чего так добивался Алан — оставил его в покое:

Я могу сказать только то, что мое решение предоставить ему свободу в учебном процессе и оказывать поддержку при необходимости позволило его математическому гению развиваться самостоятельно…

Он понял, что Алан всегда предпочитал свои собственные методы решения задач примерам, указанным в учебниках, и, действительно, за все время обучения в школе Алан все делал по-своему, лишь иногда уступая школьной системе. Пока учебный совет решал, допускать ли его к экзамену, он занимался изучением теории относительности Эйнштейна на примере его известной работы. Книга затрагивала только знания курса элементарной математики, но при этом способствовал тем идеям, которые выходили за рамки учебной программы. И если «Чудеса природы» открыли для Алана постдарвиновский мир науки, Эйнштейн увлек его революционными открытиями в физике XX века. Алан делал заметки в своей маленькой красной записной книжке, которую затем передал своей матери.