Игра в игру - [18]

Маша уже собралась честно добавить, что и она усомнилась в собственной нормальности, когда ползла по площадке и чувствовала непреодолимое желание плотно-плотно сжать бедра и завыть. Но почему-то промолчала.

– Маш, а что мы, собственно, видели и слышали? Эта старая карга соблазнила мальчонку. Наверное, у него не было другой возможности получить на экзамене четверку и не вылететь из института. Потом решила, что он некрофил…

– Игнат, если бы ты ее знал! Она решила, потому что так оно и есть. Экстравагантная – это слабая характеристика. Сумасшедшая – неточная. Ироничная, резкая, злая, пожалуй. Обожала нас смущать. Когда проходили половые органы, за препаратами мужских отправляла в подвал девочек, за препаратами женских – мальчиков. «Поднимите руки, кто этого добра никогда не видел. Тех и пошлю, хоть рассмотрите по дороге хорошенько». Она была многообещающим хирургом. И, представляешь, первый же ее больной после операции умер. Она себя и осудила: «Иди режь мертвецов, а к живым больше со скальпелем не приближайся».

– Сурова была.

– Не только к себе. Двойки ставила, на зачетах валила. Зато экзамены все ее группы хорошо сдавали. Поиздеваться могла. У нас парнишка есть деревенский. Как-то сказал: «Надо в магазине яичек купить». Она услышала и при всех: «Яички у тебя между ног висят. А куры несут яйца». Он побагровел от смущения. Ту же Юльку обидела: «Посмотрите на Титову, у нее лицо долго не постареет – жира в щеках много. А у Ивановой мордочка постная, в тридцать лет будет в морщинах». Я от нее впервые услышала, как мать обзывают. Нам, чужим людям, рассказывала: «Я своей мамаше, идиотке, говорила: «Разрабатывай кисть после перелома». Кольцо резиновое купила. Но ей лень было. Так калекой уже двадцать лет и требует у меня ухода и жалости. А за что жалеть?» Причем это она не просто так, а по теме занятия, когда объясняла что-то про кости. И, веришь, все, проиллюстрированное ее гадостями, запоминалось очень крепко.

– Верю.

– Ей было далеко за шестьдесят. Она мечтала о пенсии. Но работать на кафедре совсем некому, ее каждый год уговаривали остаться. Она нам жаловалась, что без любви в старости жизнь теряет смысл. Не скрывала, что ей еще нужен мужчина. А сама черт знает как одетая, седая, лохматая, в дырявых шлепанцах. Мы хихикали. И вот как-то пришла Ирина Алексеевна на занятие в черном платье, туфлях на шпильке, с ниткой приличного жемчуга на шее, с завитыми волосами, подкрашенная. Мы офонарели. Она действительно имела право претендовать на мужское внимание. Как выяснилось, уже на внимание некрофила.

Игнат немного помялся, но не сдержался и выпалил:

– Ты ему не сочувствуешь? Он больной. А ты на него охрану натравила. Пусть бы сделал свое дело и сам мужиков позвал.

– Между прочим, на первом курсе он был поразительным скромником. Мы думали, голубой. Потом, насколько я поняла, начал спать с Надеиной. И в этом семестре уже вовсю приставал к маленьким тоненьким блондинкам. Юльку чуть не изнасиловал. Ирина Алексеевна не ошиблась – он пытался напоить девчонку. Но не учел, что Юльке для потери сопротивления нужно бутылку водки принять, а не бутылку шампанского. Поэтому я ему не сочувствую, нет.

У Игната появилось ощущение, будто его взялись переводить через дорогу и неожиданно толкнули под автобус. Или протянули букет свежих цветов и вдруг хлестнули им по физиономии. Машино «нет» прозвучало жестко, слегка насмешливо, совсем как Еленино. Он впервые с момента знакомства с Еленой Калистратовой забыл о ней. И надолго. Парень растерялся. «Я же сделал Маше предложение. Я действительно обязан теперь на ней жениться», – смятенно подумал он. И в очередной раз за этот вечер сам себя не узнал, поцеловав невесту в губы долгим поцелуем. Но ему уже хотелось быть одному – в голове возник хаос. Из него можно было создать что угодно, но Игнат Смирнов был не в силах оценить редкую возможность.

– Ласточка, я пойду.

– Ты не останешься? Сегодня? – непритворно расстроилась Маша.

– Мама всегда ждет меня до двух ночи. Врать ей сейчас по телефону я не в состоянии. Именно сегодня не хочется врать. А завтра в семь утра у меня съемка. Машина придет по моему адресу, сам отсюда я не доберусь. Но я тебе позвоню. Нам надо заявление в ЗАГС подавать.

«Что я несу? – подумал Игнат. – Я перестал себя контролировать. И все время смотрю ей в глаза, прямо-таки тянет. Теперь она уже не отпустит. Мне надо домой».

– Ступай, что ж поделаешь. Еще две недели назад мы о существовании друг друга представления не имели, и ничего.

– Две недели, всего две недели, – бормотал Игнат, одеваясь и обуваясь.

На прощание Маша поцеловала его сама. И эта неуклюжая инициатива растрогала Игната до слез. Правда, нервы сдали, и он всплакнул в лифте. А Маша час плакала, и скатывающиеся со щек капли казались ей сладкими. Она взялась за телефон, чтобы поделиться новостями с матерью, но поняла, что впервые не сможет выразить свои мысли. «Уже не девушка» плюхнулась на кровать и мгновенно заснула. Добравшийся до своей тахты «порядочный человек» тоже сразу нырнул в забытье, хотя собирался до рассвета мысленно виниться перед Еленой Калистратовой за столь скорую измену.