Игра в Грааль - [19]

Один коротко рассмеялся.

— Эллис, растолкуй ему, старушка…

— Говорить буду я, — возразил первый — спокойный — голос. — Как, ты сказала, зовут его?

— Ренато.

— Так вот, Ренато, — он наклонился («Пошел вон, Мар!») и заглянул мне прямо в глаза. Я невольно мотнул головой, он ухватил меня за волосы.

— Ты, кукла, не тормошись. Я говорю тебе, тебе, игрок, слышишь, неважно, Ренато ты или Джузеппе Гарибальди…

Смешливый опять хихикнул.

— Сейчас ты расскажешь мне все, что знаешь о Макитоне. И о Куме. И об ореховой палочке. Так?

— Так, — подтвердила фея.

— А если нет, — он еще сильнее нагнулся. — Мы станем мучить твоего двойника. И вот увидишь, тебе будет больно наравне с ним. Кто-нибудь из вас расколется, не тот, так этот.

— Брат! — в ужасе простонал Ренато, не в силах оторвать взгляд от глаз злодея. Я плотно надавил на клавишу экстренного вызова.

— Ваши действия?

— Освободиться. Отобрать оружие. Драться.

— Невозможно!

— Совсем?

— Невозможно.

— …и проткнем ему глаз. Но убивать не будем. Наоборот. Залечим раны и продадим на соляные копи.

— Или в рудники Тахана, — подсказали сзади.

— Или Тахану-одо. Попрошу, чтоб помягче там с тобою, чтоб подольше протянул. Это ж не игра, а пытка. А как конец придет — опять хлопоты. Ждать новую вакансию, денежки выкладывать… Думайте, братишки.

— Бра-ат, — стонал Ренато, будто загипнотизированный.

— Бу-де-те го-во-рить? — раздельно проговорил разбойник.

— Джентльмены! — не совсем ловко начал я. — Но ведь я ничегошеньки про Макитона не знаю. И не больше, чем вы. Я не знаю, каких вы от меня ждете секретов. Я тоже хотел его найти, вон фея, она скажет… Я думал, она меня к нему ведет, напустил перед нею туману, она и поверила. И палочку я случайно заметил, уже когда пожар начался. Отпустите меня, я ничего худого не делал…

Главарь слушал внимательно, уставя глаза на ладонь, по которой зачем-то прутиком поводил, тонким таким… Наконец я выдохся, и он так же неспешно повернулся к сияющему проему.

— Несите жаровню сюда, — страшнее всех угроз на свете был его будничный тон. Ренато дико озирался. В шалаше оставались главарь и двое бандитов. Я лежал в углу, в двух шагах валялись сорванные плащ и сумка. Потом свет снаружи заслонил еще один. Он тащил, раскорячиваясь и изгибаясь, чтоб не обжечься, большой гнутый железный лист, полный зловеще мерцавших углей. За ним второй внес два кожаных ведра с водой.

Скверно запомнил я следующие полчаса. Но я не отключался, а был с Ренато до конца. Слабое утешение, не так ли? Я ловил моменты, когда мой охрипший двойник был способен промычать что-то, отличное от сиплых криков. Я взывал к логике, милосердию, к фее — исчезнувшей по всей вероятности навсегда, — к матери Алимне, к черту, к Макитону. Да, мне было больно наравне с Ренато, особенно когда они принялись за пальцы. Быть может, у меня слишком острое воображение. Потом братишка даже не мог повторять мои бессвязные возгласы. Компьютер пояснил, что нарушен канал связи с фантомом-носителем, и посоветовал ждать.

Брат протянул недолго. Я вцепился руками в край стола, точно хотел от него отломать кусок. На экране мельтешили вспышки огня от раздуваемых углей, металл, заляпанный кровью, ощеренные пасти палачей. Потом он потух, а я все цеплялся за столешницу. Целыми и невредимыми пальцами. Я просидел без дела минут пять, потом глухо сказал:

— Фактор времени стандартный, — и стал ждать чуда.

Потом попросил карту окрестностей. Деревня была так близко. Я смотрел на карту. Ждал. Недавно еще я глазел на великий город и в необузданной гордыне мнил себя всесильным в мире игры. Нет, нам тесно даже в придуманных Вселенных. Мне было так худо, так погано, что я был готов воззвать к господу, которого нет. Мне было очень плохо одному. Но нет никого, кроме тебя и мира. И мы стоим друг против друга. И всегда мир побеждает… В самом разгаре подобных зубодробительных рассуждений судьба еще раз кинула мне счастливый номер. «На, ешь, собака…»

На экране, у входа в шалаш сидел человек, голый по пояс. Я не сразу узнал себя. Я ни разу не видел себя со спины, столь приукрашенным и мускулистым, в свежих ожогах и шрамах, сочившихся или заплывших кровью в черной жесткой корке. Он противоестественно заламывал руку за спину, пытаясь дотянуть мазь до всех больных мест. Он постанывал и вздрагивал от неудачных движений.

— Рен, — шепнул я, боясь спугнуть удачу.

Он обернулся и тут же скривился от боли.

— Рад тебя слышать, — сухо сказал он, запуская кровоточившую пятерню в большую круглую деревянную коробку. Еще порция мази, стонов и трехъязычного мата.

— Ты что… сердишься на меня?

— Вот еще! Ты не виноват, господи. Это я сам — кретин — показал тебе мое поле.

Он извел полбанки тигровой мази из Эверглета, игнорируя упреки экономного компьютера и подчистил жалкий запас провизии. К вечеру сумерки наползали со стороны леса холодными длинными тенями, а он уже довольно сносно ковылял, запалил костер и сводил Гарольда к недальнему ручейку за орешником. Медленно прежняя связь между нами налаживалась. Куда девались мои — наши мучители? Лишь труп большого черного пса, брошенный невдалеке от шалаша точно бесплотная шкура, оставался напоминанием о происшедшем. И только ночью я узнал все.