Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [27]

Неудивительно, что через четыре десятилетия читатели оксфордской «Антологии литературы английского Ренессанса» (1973 г.) получали такие сведения о честеровском сборнике:

«К путаной поэме Честера Бен Джонсон, Шекспир и другие по неизвестным причинам согласились добавить небольшие поэтические произведения. Честер прославляет своего патрона Солсбэри как Голубя (Постоянство), его жену как Феникс (Любовь) и дочь от этого союза. Другие поэты, включая Шекспира, отнеслись к созданному Честером мифу с большой свободой. Шекспир находит в нём случай сочетать образ Феникс с описанием похорон птиц по типу, известному в фольклоре… но при этом он написал свою наиболее тёмную и метафизическую поэму. Шекспировские птицы не оставили потомства, также и Феникс в это время не восстал из пепла. Возможно, были актуальные события, которые могли бы объяснить всё это: казнь Эссекса, ускорившая смерть Феникс — королевы Елизаветы, но этому нет удовлетворительных доказательств. Лучшим выходом является поэтому принимать поэму как она есть — с её ритмом, движением мысли, богатством поэтического языка; великолепная работа сама по себе является Фениксом»^{17}.

Американский профессор Д.М. Зезмер в своём «Путеводителе по Шекспиру» (1976 г.) сообщает, что Феникс в поэме Шекспира символизирует красоту, Голубь — честность и постоянство в любви. Бегло упомянув о попытках конкретной идентификации героев поэмы и всего сборника, не исключая возможности того, что поэты писали свои произведения, имея в виду королеву Елизавету и графа Эссекса или под впечатлением таких событий, как свадьба Джона Солсбэри или смерть первого сына графини Бедфорд, Зезмер отмечает, что «всё больше учёных склонны концентрировать своё внимание на философских аспектах поэмы, на мотивах ренессансного неоплатонизма»^{18}, на возможности того, что субъектом здесь является поэзия сама по себе. Более того, учёный полагает, что Шекспир в данном случае, подобно Джону Донну в его стихотворении «Канонизация» (о котором мы ещё будем говорить), вовсе не так серьёзен, как хотелось бы верить многим учёным. «Поэма остаётся искусным образцом восхитительной лирики». Итак, «восхитительная лирика»…

А вот и совсем свежий комментарий авторитетного английского шекспироведа Стэнли Уэллса в оксфордском собрании сочинений Шекспира (1994 г.): «Поэма Честера написана как поздравление его патрону сэру Солсбэри и его супруге. Нам ничего не известно о каких-то связях между семейством Солсбэри и Шекспиром, возможно, его поэма не была написана для книги, в которой она появилась… Странная элегия вполне может иметь какой-то нераскрываемый аллегорический смысл»^{19}.

В этих суждениях английских и американских университетских профессоров в почти неприкрытой форме выражено стремление уйти от обескураживающих трудностей и загадок честеровского сборника, приписав их туманному неоплатонизму и идеализму Ренессанса и призвав студентов и читателей наслаждаться музыкой шекспировских (и не только шекспировских) стихов, не ломая голову над их конкретным для своего времени смыслом, над проблемами идентификации их героев и обстоятельств. Такой подход постепенно стал не просто привычным — некоторым сегодняшним составителям справочников и хрестоматий, редакторам западных шекспироведческих журналов он начал казаться безальтернативным.

В 1992 году, будучи в США, я мог убедиться, что за последние два десятилетия западные шекспироведы мало продвинулись в исследовании книги Честера. После Мэтчета никаких фундаментальных работ о сборнике не появилось, он по-прежнему не переиздаётся, не слышно о попытках критического пересмотра старых, противоречащих многим фактам гипотез. Шекспировский реквием обычно продолжают трактовать — приходилось даже слышать о некоем «консенсусе» на этот счёт — как случайно попавший в «свадебный» сборник (о том, что поэма самого Честера тоже заканчивается отнюдь не свадьбой, а смертью и Голубя, и Феникс, не знают даже некоторые специалисты по шекспировской поэзии).

Всё же в результате более чем столетних изысканий и дискуссий мы сегодня знаем о честеровском сборнике и вообще об этой эпохе, о её людях, о многих сторонах её художественной культуры несравненно больше, чем те, кто впервые извлёк странную книгу из «пыльного забвения». Высказанные в ходе этих исследований гипотезы — этапы на трудном пути, приближающем науку к постижению сложной истины, и в этом качестве они заслуживают объективного к себе отношения. Но именно научная объективность требует признать, что все эти гипотезы — как исторического, так и метафизического толка — в своих основных положениях настолько противоречат содержанию сборника, что не могут ни в какой форме служить ключами к его смыслу. Они лишь фиксируют несколько направлений поисков, доказавших свою бесперспективность. Главный вопрос по-прежнему остаётся без удовлетворительного ответа: чью смерть оплакивали Шекспир и его товарищи?

Отсюда и давно обозначившийся пессимизм относительно принципиальной возможности решения этой головоломной проблемы. А. Фарчайлд ещё в 1904 году сравнивал положение тех, кто пытается проникнуть в смысл поэтических произведений сборника и реальные ситуации, послужившие поводом для их создания, с танталовыми муками путников, искушаемых в пустыне обманчивыми видениями и надеждами. В 1938 году крупнейший американский текстолог Х.Э. Роллинз, завершая в Новом вариоруме обзор работ о шекспировской поэме и констатируя, что разгадка этой поэмы и всего честеровского сборника так и не найдена, высказал серьёзное сомнение, что когда-нибудь удастся найти решение, удовлетворяющее всех учёных.