Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [152]

«…Прощай, Томас, ты уже никогда не вернёшься…

Увы, нам суждено расставаться с тем, что мы не можем сохранить,

Поэтому теперь мы оставляем тебя в покое навсегда».

Раблезианский карнавал

Слова Водного Поэта были эпилогом современника к необыкновенной истории жизни и литературной славы Томаса Кориэта из Одкомба. Некоторое время его имя ещё встречалось кое-где в произведениях других его современников. Через четыре десятилетия Томас Фуллер, собирая сведения о Кориэте для своей книги, смог узнать лишь, что тот был придурковатым шутом, служившим забавой для придворных остроумцев и их литературных друзей, и отличался уродливой формой головы. Потом наступает почти полное молчание. В Англии, раздираемой гражданской войной, политическими распрями, о необыкновенном путешественнике-скороходе и связанных с его именем причудливых книгах, похоже, забыли совсем. Поколение же «просветителей» взирало на этого (и не только на этого) странного пришельца из такого, казалось бы, недалёкого прошлого с некоторой растерянностью, подобно троянцам, толпившимся вокруг деревянного коня, оставленного им уплывшими за море хитроумными греками.

«Кориэтовы Нелепости» переиздаются без всяких комментариев лишь в конце XVIII века. И только спустя ещё одно столетие начали уточнять состав участников издания «Нелепостей», раскрывать псевдонимы, постепенно приближаться к смеховому кругу, в центре которого стоял обряженный в пёстро размалёванные шутовские одежды странный одкомбианец, чья голова напоминала перевёрнутую сахарную.

Однако для широкого читателя книги Кориэта и вся удивительная история вокруг него продолжают оставаться малоизвестными. В своей монографии, посвящённой Кориэту, Стрэчен исключительно высоко оценивает научные и литературные достоинства «Нелепостей», сожалея, что Кориэт заключил такую ценную работу в неуместную смеховую оболочку. На пародийный, комический, а то и просто фантастический характер многих сообщаемых Кориэтом о себе деталей (вроде развоза «Нелепостей» на «осле, несущем тайну», речей перед королём и Великим Моголом, скорости его пеших передвижений и многого другого) Стрэчен особого внимания не обращает, хотя они порой и ставят его в тупик. Не может он объяснить и появление огромного, не имеющего себе подобных свода пародийных издевательских панегириков, принадлежащих перу самых выдающихся английских поэтов и писателей, в таком географическом труде. Действительно, над чем же смеются именитые авторы панегириков, прямо-таки надрываются от хохота, что заставляет Водного Поэта корчиться в пароксизмах смеха при одном лишь упоминании имени Томаса Кориэта из Одкомба, что вообще означает эта продолжавшаяся целое десятилетие беспрецедентная буффонада вокруг столь выдающегося путешественника и писателя? На эти вопросы Стрэчен ответа дать не может, ибо он, как и другие английские историки, всерьёз принимает откровенную комедию, дерзкий фарс — за чистую монету, а безответного шута-выпивоху — за эрудированного страноведа и незаурядного писателя. Фарсовый, карнавальный, смеховой аспект, являющийся важнейшим и определяющим во всей необыкновенной истории «Князя Поэтов» Томаса Кориэта, остаётся ими непонятым.

Хантингтон Браун^{100} в своём обстоятельном исследовании влияния Рабле на английскую литературу (1967 г.) отметил огромное собрание пародийных панегириков в «Кориэтовых Нелепостях» (он называет это собрание лавиной, обвалом). Раблезианские элементы в этих стихах и в самой книге Кориэта бесспорны; имя Рабле прямо называется несколько раз, многочисленны аллюзии, прямые и скрытые цитаты из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Однако Браун фактически проходит мимо других аспектов фарса о Кориэте, его своеобразия, его тесной связи с литературной и театральной действительностью эпохи.

Очень слабо исследован и такой важный аспект кориэтовской истории, как её документально подтверждаемая близость к самой выдающейся (хотя всегда остающейся за занавесом) личности эпохи, — ведь все эти события происходят буквально рядом с Великим Бардом! Томас Кориэт и Уильям Потрясающий Копьём не только современники. У них оказываются одни и те же издатели (Блаунт, Торп, Джаггард)^{101}, те же покровители (Пембруки); тех немногих поэтов, которые назвали имя Шекспира в своих произведениях, мы находим и среди кориэтовских панегиристов. И в первую очередь их тесно связывает публично заявивший о личном знакомстве с обоими Бен Джонсон, чьими обращениями и стихотворениями начинаются как «Нелепости», так и посмертное шекспировское Великое фолио 1623 года. Однако, хотя, кроме Бена Джонсона, ни один имеющий открытое отношение к литературе современник Шекспира не может сравниться с Кориэтом по количеству и значительности подобных достоверных «пунктов соприкосновения» с Великим Бардом, имя удивительного одкомбианца стало появляться в некоторых шекспировских биографиях сравнительно недавно. Его упоминают в нескольких фразах, когда речь заходит об известном (но далеко не достоверном) описании Фуллером словесных поединков между Шекспиром и Джонсоном или о более достоверных фактах: о не знавшем удержу остроумии и «практических шутках» собиравшихся в таверне «Русалка» джентльменов, любивших называть себя «британскими умами».