Игра над бездной - [68]

— Конечно… — он едва не добавил «милая», но вдруг понял, что не имеет права употребить это слово. То, что между ними было, отошло в прошлое, — сегодня ведь произошло нечто такое, что привело к совершенно новым отношениям между ними. Та сердечность, те проявления любви, что были сами собой разумеющимися вчера, до заседания суда, сегодня были бы кощунственными. Покуда они оба, не догадываясь о том, каковы их истинные чувства друг к другу, играли с огнем и даже малость обожглись на нем, каждое слово и ласка помогали им вводить в заблуждение друг друга в опасной игре ощущениями — теперь же им была известна правда и обоим было стыдно за то, что было. Они чувствовали свою вину друг перед другом; сильней, чем когда-либо, они жаждали новой, неподдельной близости, но оба боялись и стыдились искать ее, потому что каждый считал виновным прежде всего себя.

«Сможет ли Ирена забыть мой жестокий замысел?» — думал Илмар, забывая, что на суде защитил Ирену и искупил то, что не произошло.

«Сможет ли Илмар не презирать меня, зная, что я зарабатывала свой хлеб предательством?» — спрашивала себя Ирена, забыв, что она спасла Илмара и ради него отказалась от предательства.

Он понимал: нет человека мне ближе, чем Ирена; и так же о нем думала она; в целом мире она единственная, кто мне необходим; так же думала о нем и она; и в то же время он думал: я для нее теперь чужой; то же сомнение мучило Ирену. Я ему больше не нужна… Она никогда не будет со мной такой, какая была…

Словно сейчас встретились два чужих человека, которым теперь предстояло не только познакомиться, но понять друг друга и сблизиться. Познакомься они в самом деле только теперь, сближение произошло бы довольно легко, естественным порядком, как складывается дружба двух нормальных людей. Но между ними стоял день вчерашний, знакомый обоим призрак прошлого — они видели друг друга сквозь его мрачную тень, и обоим не доставало смелости произнести первое слово. Если бы один из них вдруг обратился к другому на «вы», они даже не удивились бы этому — до такой степени преобразились их чувства и сложными стали отношения за последние часы.

Вместо игры началось нечто другое — настоящий, глубокий и естественный процесс. И насколько прежняя игра была скоропалительна и легка, настолько теперешний процесс был тягостным и медлительным. Бумажный цветок можно склеить в два счета, но для того, чтобы расцвел настоящий, надо прождать не один месяц.

2

Новые необычные обстоятельства и впечатления предыдущего дня так взволновали беглецов, что в первую ночь они были не в состоянии заснуть. Они вслушивались в монотонный постук судовой машины, гремящее звяканье и скрежет лопат внизу у топок и редкие шаги матросов у себя над головой. Море, по-видимому, было спокойно, «Ладогу» не качало, не слышно было плеска волн о стальные борта судна. Только время от времени скатится откуда-то сверху кусочек угля и в темноте послышится мелкий, торопливый топоток шагов. Один раз по руке Ирены что-то скользнуло, она тихонько вскрикнула и прижалась к Илмару, сидевшему с нею рядом. Однако невидимое существо тоже перепугалось не меньше, потому что сразу же застучали крошки осыпающегося угля и жалобный писк засвидетельствовал, что нападающий превратился в беглеца.

— Это крысы, — сказал Илмар и тихонько засмеялся. — Суеверный мореплаватель усмотрел бы в этом добрую примету.

— Но они же не дадут нам спать, — Ирену передернуло от воспоминания об отвратительном прикосновении маленького животного. — Почему ты говоришь, что это хорошая примета?

— Моряки верят, что крысы убегают с кораблей, которые обречены на гибель. Поскольку наши крысы не сбежали, то «Ладоге» ничего страшного не грозит.

— Но они хищники. Я слышала, что они нападают на спящих людей и что их укусы бывают ядовиты.

— Иногда случается. Поэтому одному из нас придется бодрствовать и отгонять этих неприятных соседей.

— Чем же они питаются на судне? — спросила Ирена. — Здесь же нет ничего съедобного — одно железо, уголь и дерево.

— Корабельные крысы неприхотливы. Грызут канаты, лижут машинное масло и при случае забираются в кладовые с провизией и краской.

— Если бы можно было зажечь свечу, они тогда близко к нам не подходили бы?

— Эти мореплаватели не питают истинного уважения даже к огню. Лет шесть или семь назад я плавал матросом на большом пароходе. В каюте мы всю ночь жгли яркую лампу. Как-то раз, после вахты я лег в койку, но стал думать о доме и не мог заснуть. Чуть погодя меня отвлек от мыслей начавшийся в каюте странный переполох. И я увидел зрелище, достойное цирка: все крысиное семейство, обитавшее в пике судна, пришло в каюту. С дюжину их бегало по столу, дралось из-за хлебных крошек, другие грызли матросские башмаки и робу. На полу их было не меньше полусотни, те, что посмелей бросались на койки, носились по спящим матросам и нисколько не пугались, если кто-то пошевелится во сне. И каких там только не было крыс! Были и хромые, бесхвостые, с отгрызенными в драках ушами. Одна компания затеяла ссору из-за апельсинной корки, но у этой орды был вожак, ему и достался предмет спора. Когда мне надоело наблюдать эту оргию, я схватил башмак и запустил им в стаю. Что тут поднялась за паника! Вся орава бросилась за продуктовый шкафчик, там, наверно, была главная дыра. Но все одновременно пролезть в дыру не могли, и тут-то поднялась самая лютая грызня, какую только можно себе вообразить. На следующую ночь мы устроили охоту. Позатыкали все отверстия, в которые могли улизнуть крысы в минуту опасности и оставили только главный ход — за шкафчиком. Но около него мы приспособили жестяную заслонку, которую с ближайшей койки можно было в любой момент опустить перед дырой. В тот вечер мы нарочно положили на стол душистую приманку, а рядом со шкафчиком поставили миску с остатками супа. Ночью, когда сменилась вахта, все свободные матросы сразу же улеглись на койки, и вскоре в каюте стало совсем тихо. Не прошло и пяти минут, как крысиное племя уже лопотало около миски и бегало по столу. Дождавшись, пока сбежалось побольше гостей, мы закрыли дыру заслонкой и встали. Вся банда кинулась к выходу, но увидев, что он закрыт, крысы бросились под койки и попрятались, кто где — в башмаки, в сапоги, в одежду, в свертки старого белья. Одна залезла в карман сложенных около койки брюк и свое присутствие выдала только когда матрос надел брюки. Мы перебили штук тридцать, а тех, что попрятались в сапоги, вытряхнули в бидон из-под краски и потом вынесли на палубу. Бидон поставили на фальшборт горловиной к морю и открыли крышку. Но они не стали прыгать в воду, только подошли к горловине, выглянули и назад, не боясь даже грохота, когда в дно стали колотить молотком. Умные твари. Пришлось бросить бидон в море, но и тут две штуки не растерялись, успели подплыть к судну и по какому-то концу взобраться на палубу.